В отдалении раздался знакомый мужской голос:

– Я ее жених, пропустите меня к ней…

Жених? Разве у нее был жених?

Ну да, в силу своей дурости она воображала, что был Гоша Барковский. И, хуже всего, что это был его голос – или это ей только почудилось?

Рита раскрыла рот, чтобы заявить во всеуслышание, что никакого жениха у нее нет, а если и будет, то им станет точно не Гоша Барковский, однако поняла, что ничего произнести не может.

Ни словечка.

И боль внизу живота, на какое-то время почти полностью отступившая, вернулась с новой силой.

Странно, но она опять оказалась в карете «Скорой помощи». Или она все еще куда-то ехала, а все остальное было игрой ее воображения? Рита вдруг поняла, что ей все равно. Да, абсолютно все равно.

Реальной была только боль, которая раздирала ее, выворачивала, оглушала.

Неужели она умрет? Что же, если и умрет, то…

То выходит, что убьют ее Барковские? Лев Георгиевич, который три раза со смаком изнасиловал ее. И его сынок Гоша, красавец-студент, принц на черном джипе, мечта всех местных барышень, заманивший ее в их семейное логово и помогавший своему отцу-садисту.

Она умрет, а они будут жить и заманивать к себе в логово новых недалеких девственниц.

Неужели этот персональный фильм ужасов никогда не закончится?

Боль с новой силой захлестнула ее, и Рита поняла, что больше не выдержит, но ощутила, что ей снова что-то впрыскивают, и это принесло практически мгновенное облегчение. Боль не исчезла, но отступила.

А потом до нее донесся командный голос:

– В операционную, живо! Кровотечение не останавливается.

И тут Рита поняла, что умрет, и от осознания этой мысли ей сделалось легко и покойно.

Легко и покойно.

Странно, но дальше ничего не было. Точнее, были какие-то серые тени, таинственные звуки, звяканье и уханье, и она не могла сказать, было ли это во сне или наяву.

На этом свете или уже на том.

Была мгла, которая окутала ее и упорно не желала расступаться. Рита чувствовала, что бредет по какому-то упругому туману, и каждый шаг давался ей со все большим трудом.

Наверное, это все было дурным сном, тем самым персональным фильмом ужасов, который крутился только для одного зрителя – для нее самой.

Только вот когда он закончится?

Она раскрыла глаза и уставилась в потолок, радуясь тому, что на нем не горят яркие, слепящие лампы. Свет шел откуда-то сбоку – мягкий, успокаивающий, рассеянный.

И боль… Боль исчезла. Внизу живота уже ничего не свербело, не тянуло, не ныло. Рита попыталась пошевелиться и поняла, что это хоть и получается, но с трудом.

Где она?

Неужели она умерла и оказалась в месте, куда попадают новые покойники?

Чистилище?

Внезапно до нее донесся голос. Знакомый голос.

– Как же ты всех нас напугала, Ритка-маргаритка!

Это был голос Гоши Барковского. Рита застонала. Нет, она точно не умерла. Если, конечно, не предположить, что и там имелись какие-то демоны в виде Гоши Барковского.

А что, если и в виде его отца, адвоката Льва Георгиевича?

Девушка чуть повернула голову к источнику голоса и увидела молодого человека – как всегда, неотразимого, с мягкой, на этот раз несколько испуганной очаровательной улыбкой и изумрудными глазами.

Находились они в большой и со вкусом обставленной комнате: стены в пастельных тонах, в двух углах по большой напольной вазе с желтыми гладиолусами (и это в ноябре – или там, где она теперь была, гладиолусы были круглый год?), с большим телевизором, закрепленным на особой металлической рамке под потолком.

Нет, на том свете нет ни гладиолусов, тем более в ноябре, ни телевизора в рамке под потолком, в этом Рита