– Ты читать не умеешь? – удивленно спросил он.

И, взяв у меня повод, повел Снега в лучший денник, подальше от двери и от сквозняков. Пролеску устроили по соседству; потом пони – по два в просторный денник. Я заглянула поверх дверцы, убедиться, что у них есть сено и вода.

– Когда остынут, всех надо будет вывести, кроме Снега, – сказал Уильям. – Через те ворота, по дорожке через сад, там дальше луг. Отведешь их.

– А ты что делаешь? – спросила я, уязвленная таким распределением работы. – Ты за ними не смотришь?

Уильям, прищурившись, посмотрел на меня сквозь спутанную челку.

– Делаю, что велят, – сказал он, словно то была шутка, понятная только своим. – Роберт Гауер меня из работного дома взял. Если велит быть грумом, работаю грумом. Прошлой зимой им и был, и позапрошлой тоже. Но теперь это твоя работа, а я займусь тяжелой работой по дому и тем, чем он мне еще велит. Что бы он мне ни велел, я сделаю. Пока он мной доволен, я спокойно сплю в кровати и ем досыта. Я в работный дом не вернусь, нет.

Дэнди выразительно на меня посмотрела.

– Сколько он тебе платит? – спросила она.

Уильям прислонился к двери конюшни и почесал голову.

– Он мне не платит, – сказал он. – Только содержит, как и миссис Гривз, и Джека.

– Миссис Гривз не платят денег? – изумилась я, ясно вспомнив маленькую почтенную женщину.

– Он и ее из работного дома взял, – сказал Уильям. – Дает ей на хозяйство, тем она и кормится. Он ей еще платит раз в три месяца за стирку и на фартуки дает. Но не платит, нет. Зачем ей деньги?

– Для себя, – мрачно сказала я. – Чтобы она могла уйти, если захочет.

Уильям усмехнулся.

– Да не захочет она, – ответил он. – И я не захочу. Куда ей идти? Только в работный дом. В городе работы нет, никто не возьмет прислугу без рекомендаций. В работном доме таких опрятных и чистоплотных, как она, полно – зачем брать женщину с улицы? Зачем платить, когда в работном доме полно нищих, которые будут работать за так, если их содержать?

Уильям замолчал, посмотрел на нас с Дэнди.

– Он вам платит? – спросил он.

Я уже собиралась сказать «да», но примолкла. Он мне действительно платил пенни в день. Но из этого королевского богатства я выплатила ему за рубашку и бриджи, и мне нужна была куртка на зиму. Сбережений у меня не оставалось. Он выплачивал пенни, а когда я собирала пенни в шиллинги, мне приходилось их отдавать обратно. Я посмотрела на Дэнди; ей он платил иной раз пенни сверху за то, что следила за воротами, и еще она временами по-прежнему шарила по чужим карманам.

– Ты отложила что-нибудь, Дэнди? – спросила я.

– Нет, – сказала она. – Надо было заплатить Роберту за ткань, из которой сшита моя амазонка. Я ему еще должна пару шиллингов.

– Значит, с нами обращаются одинаково, – произнес Уильям с дурацким удовлетворением. – Но у вас двоих будет много места там, наверху.

Он показал на грубую деревянную лестницу без перил, шедшую вдоль стены конюшни. Я убедилась, что все лошади надежно заперты, а потом вместе с Дэнди взобралась по дюжине ступенек к откидному люку. Он поднялся, и мы вошли в первую в жизни свою комнату.

Она была голой и чистой, в углах – соломенные тюфяки и одеяла, под окном большой сундук, хворост в маленьком темном очаге и два окошка, выходившие на конюшенный двор. Стены были отделаны грубой кремовой местной глиной, а шедший под уклон потолок, спускавшийся до верхнего края окон, был внутренней стороной соломенной крыши – деревянные перекладины и солома.

– Хорошо как! – радостно воскликнула Дэнди. – Своя комната, настоящая.

Она тут же направилась к треснувшему осколку зеркала, который висел на одной из балок, пересекавших комнату крест-накрест, и убрала волосы с лица.