Джек все еще потирал ушибленную голову, но тут он взглянул на меня и виновато улыбнулся.

– Это из-за вчерашнего? – откровенно спросил он. – Ты из-за этого держишься от меня подальше?

Я кивнула, и мы улыбнулись друг другу.

– Пожалуйста, забудь это, – мягко попросил он. – Мне не хочется падать с лошади все утро. Давай заниматься, не думая ни о чем.

Роберт непонимающе переводил взгляд с одного из нас на другого.

– Вы поссорились вчера? – сухо спросил он.

Мы молчали. Он отошел в сторону, затем повернулся к нам. Его лицо было каменным.

– А теперь послушайте меня, – сказал он сурово. – Я больше не буду повторять то, что скажу сейчас. Что бы ни происходило за ареной или даже за этой декорацией, если вы появляетесь здесь, вы должны работать. Когда представление окончено, можете хоть топор между собой класть. Но работать вы должны серьезно, а для этого вам надо забыть все постороннее, буквально все во время представления.

Мы послушно кивнули. Роберт мог быть очень убедительным, если хотел.

– А сейчас попробуйте еще раз, – велел он.

Джек вспрыгнул на лошадь, протянул ко мне руки и посадил меня вперед. Затем, ухватившись за кожаный ремень, он поднялся на ноги, и его пальцы буквально впились в потную спину пегого пони Блубелли. Тут я почувствовала, как его рука сжала мое запястье, и я тоже стала подниматься, сначала на согнутых коленках, затем выпрямившись, и встала так же ровно, как он. Мы проскакали целый круг, даже не шелохнувшись, и при ободряющем восклицании Джека я спрыгнула с лошади в самый центр арены, а затем, выполнив триумфальное сальто, Джек приземлился рядом со мной.

– Хорошо! – Лицо Роберта сияло от восторга. – Завтра в то же время.

Мы согласно кивнули, и рука Джека дружески сжала мое плечо. И я пошла к лошадям, ведя за собой Блубелли.

Нас с Данди воспитывали как настоящих цыганок. Когда наступали холода и в фургоне становилось так сыро, что одежда на нас не просыхала даже к утру, отец задерживался в каком-нибудь маленьком городке, где люди не слишком интересовались тем, кого они берут на работу. Он нанимался куда-нибудь либо конюхом, либо носильщиком. Отец не намечал маршрутов наших путешествий заранее, нас вели либо его карточные подвиги, либо необходимость ускользнуть от возмездия обманутых покупателей.

Путешествие в фургоне Роберта Гауэра было совершенно иным. Мы никогда не задерживались где-либо дольше чем на три дня, кроме случаев, когда Роберту вдруг приходила в голову фантазия осмотреть город или поискать там знакомых, а также во время больших ярмарок, которые собирали сотни людей на много миль вокруг. Но к концу октября сезон ярмарок кончился, погода стала холоднее, все меньше зрителей посещали наши представления, и по утрам мне приходилось разбивать в воде корочку льда, прежде чем напоить лошадей.

– Эта неделя станет последней, – объявил Роберт после одной из тренировок, во время которой я уже смогла стоять на неоседланной лошади без всякой поддержки.

– Как это? – спросила Данди, накрывая на стол.

– Последняя неделя в дороге, – ответил Роберт. – Мы переезжаем на зиму в мой дом в Уорминстере. Вот там мы действительно начнем работать.

– Уорминстер? – переспросила я. – Я не знала, что у вас есть там дом.

– Ты еще многого не знаешь, – согласился Роберт, откусывая огромный кусок хлеба с сыром. – Вы с сестричкой не представляете, чем будете заниматься в следующем сезоне. – И он указал на Данди и подмигнул ей. – У меня уйма планов.

– Амбар уже готов? – спросил Джек.

– Мм, – удовлетворенно промычал Роберт. – И к нам приедет человек, который будет учить вас, он обещал пройти с вами курс за два месяца, но я посулил ему премию, если он справится быстрее.