Кто ещё порадует с утра, как не родная мать… В её понимании, разумеется, не в моём же. У меня свои представления о радости.

– Кирилл, сколько можно?! – Она резко взмахнула сигаретой, словно пытаясь перекрестить невидимого мне демона, обезоружить его одним движением, а затем добить. Каблуком в лоб или задушить пояском от кимоно – мама пока не решила.

– Сколько можно что? – поинтересовался я, не разгибаясь.

Если кто-то и умеет чистить обувь, стоя навытяжку, то я пока нет. Нехватка подготовки и жизненного опыта. Всего-то тридцать один год от роду, опять же так и сидеть безопаснее: багровый в полутьме прихожей уголёк сигареты так и чертил над головой затейливые узоры. Мыслитель Родена с силиконовой губкой под обстрелом ближайших родственников.

А почистить надо. Я вообще люблю точность, красоту и аккуратность. Чем дальше у матери съезжала крыша, тем пунктуальнее становился я сам.

– Сколько можно жить за счёт брехни, сын? – пафосно закончила мать и затянулась. Сигарета ушла за три затяжки, как у бывалого дальнобойщика. – Ты же обманываешь людей! Ты пользуешься их доверчивостью и дороговизной официальной медицины!

Отлично… Две эти темы были мамиными любимыми: как отвратительно я зарабатываю на жизнь и – не педик ли я. Второй пункт вычёркиваем: определённо и решительно нет, а вот насчёт первого у меня и самого имелись смутные сомнения, что мать в кои-то веки права.

С другой стороны – а что делать?

– Это хороший бизнес, мама, – заметил я, наконец-то закончив с обувью. Туфли заметно блестели даже в полутьме. – К тому же…

Она вздохнула, туша окурок в пепельнице на тумбочке.

– Я знаю, при твоей сексуальной ориентации необходимы повышенные расходы, Кирилл, но нельзя же абсолютно всё мерять на деньги.

Я решил промолчать. Телефон, сумка – тряхнул в руке, да, ключи звенят внутри, на всякий случай зонт с вешалки подмышку, и вперёд.

– Пока, Сайонара!

Это я не сошёл с ума, синхронно дублируя всё на японский. Отнюдь.

Просто после расставания с отчимом – не без моего участия, каюсь, – у мамы произошло некоторое перенапряжение мозговых мускулов, результатом чего и стали милые причуды типа постоянного курения дома, привычки разгуливать в кимоно и гэта, деревянных сандалиях, производящих больше шума, чем средних размеров перфоратор, и, конечно же, требование звать её исключительно Сайонара.

Что по-японски и означает «до свидания». Мне-то всё равно, а вот соседки из тихого шока, в который впали, так и не вернулись.

Мама сжала костлявыми пальцами ворот кимоно, расписанного райскими птицами, драконами и прочей дальневосточной чепухой и что-то хмыкнула на прощание. Дверь за моей спиной хлопнула, едва не прищемив край сумки. Сайонара в своём амплуа: если уж не удалось всласть поругаться, так хотя бы отыграться на вещах. Может быть, дешевле было оставить отчима в покое?

Поздно. К тому же – я тогда был гораздо моложе и глупее.

Дверь подъезда пискнула, когда я хлопнул по кнопке и приоткрылась. Я вышел и легко сбежал по ступенькам, щурясь от яркого солнца. Очки? Ну да, надену, надо только выцепить их из кармана рубашки. Вот так-то лучше: мир окрасился в приятные песочные тона.

Прямоугольник двора был привычен и тих, всё же довольно рано, дети на каникулах, а бабульки у подъезда ещё не заняли насест. Налево длинный ряд машин – от приличных аппаратов до ржавой «шестёрки» дяди Коли с седьмого этажа, соседа снизу. Он даже на утилизацию и обмен с доплатой не повёлся в своё время, отстоял право владения памятником советского автопрома от детей и внуков. Посреди двора – будка трансформатора и детский уголок: песочница и качели. Сплошной символизм, если вдуматься.