– А потом Гайдо стал вам опасен, и вы его устранили.

– У меня не осталось выбора. Разумеется, убивал не я лично, я скорее теоретик, чем практик. Помог мой помощник – Густав, – Радек кивнул на исполина. – Он надёжный, сильный, педантичный, как все немцы, но, к сожалению, не так умён, как хотелось. Что скажете насчёт моего предложения, Быстров?

– Ничего не изменилось. Я – мент, и я должен тебя посадить!

– Тогда Густаву придётся тебя убить.

– Посмотрим, как это у него получится! – сказал я.

Густав успел к этому моменту отпустить меня, чтобы мы могли спокойно разговаривать с Радеком. Я врезал ему ребром ладони под кадык, затем схватил шофёра и приложил его башкой об руль.

Радек страшно побледнел, дёрнул дверцу машины со своей стороны и выскочил наружу.

Я спокойно вышел из авто. Коминтерновец быстро взял себя в руки. Он перестал паниковать, остановился и замер, насмешливо глядя на меня.

– Ну что, всё ещё хочешь меня арестовать?

– Скорее пристрелить.

– Тогда чего ждёшь? Твой револьвер у Густава, возьми его, а я подожду. Кстати, у меня нет оружия, если не считать ножа. Но я не собираюсь облегчать тебе участь: нож останется в кармане. Не тяни резину, Быстров. Бери револьвер и стреляй.

– Ты скотина, Радек! Ты спокойно идёшь по трупам вперёд.

– У меня хотя бы есть благородная цель, Быстров! А у тебя нет ничего, кроме работы. Неужели тебе так нравится копаться в человеческом дерьме?

– Хватит пафоса! Сейчас твои подельники очухаются, и мы поедем на Петровку…

Глаза дежурного превратились в два блюдца, когда он увидел, кого я притащил и велел запереть в камеру.

Я знал, что этот раунд будет проигран, что Радек прав, когда говорил о доказательствах, но уже не мог остановиться. Этот фарш назад не провернёшь.

Как только за троицей захлопнулись двери камер, я вернулся в свой кабинет и опустился на стул. На душе было скверно.

Уже вторые сутки на ногах без сна, я давно не ел, устал как собака, а впереди маячили сплошные проблемы. Даром арест Радека не пройдёт. Непременно будут последствия.

Плевать!

Я услышал чьи-то быстрые шаги по коридору, кто-то подошёл к дверям кабинета.

Ну вот… Началось.

– Быстров, ядрёна корень! Ты чего творишь, а? – Никогда прежде мне не доводилось видеть Трепалова таким разъярённым.

Не давая мне раскрыть рот, он продолжил:

– Я ушам не поверил, когда мне сообщили, кого ты закрыл! Ты хоть понимаешь, что натворил?

– Радек – убийца. По его приказу меня хотели убить, это его подручный зарезал Гайдо с любовником.

– Это он сам тебе сказал? – уже гораздо спокойней спросил Трепалов.

– Да, сам, где-то час назад.

– И, конечно, собственноручно подписал признание, когда ты припёр его к стенке кучей доказательств? – теперь в его голосе сквозила злая ирония.

– Максимыч, у меня на Радека нет ничего, кроме его слов. Только он не станет давать против себя показания.

Я рассказал Трепалову, как всё было. Выслушав меня, он раздражённо ударил кулаком по столу.

– Будь на твоём месте, кто-то другой, в жизни бы не поверил!

– Я сказал чистую правду, Максимыч.

– Верю, – вздохнул он. – Тебе я верю как самому себе. До нас доходили слухи, что наверху не всё спокойно, но чтобы всё было настолько плохо…

– Идёт борьба за власть. Владимир Ильич серьёзно болен, его дни сочтены, – я не стал озвучивать, что Ленин умрёт в 1924-м году. Медицина, что советская, что иностранная (а к нему приглашали зарубежных светил первой величины), окажется бессильной.

– Но-но! – вспыхнул Трепалов. – Говори, да не заговаривайся, Быстров! Где ты таких контрреволюционных речей успел наслушаться?