Я знал об этой истории, но кивнул, словно слышал в первый раз. Поговаривают, что именно после неё Дзержинского стали называть Железным Феликсом. Но я не сомневался и в том, что это на самом деле был человек из стали. Иной на его месте таких успехов бы никогда не добился.

Было ужасно больно осознавать, что в девяностых толпа, охваченная какой-то безумной истерией, повалила памятник Феликсу Эдмундовичу на Лубянку. Честное слово, такого обращения он не заслужил.

Не берусь загадывать на будущее, но… может мне хоть что-то удастся изменить к лучшему в будущей эпохе. Мы должны помнить и уважать всех своих героев. А Дзержинский – был и остаётся героем. И останется таким на века!

За высокими лакированными дверями скрывалась приёмная. В ней сидел секретарь. Завидев нас, он вопросительно поднял голову.

- Вот, доставили товарища Быстрова, бывшего начальника рудановской милиции, - представил меня Девинталь. – Феликс Эдмундович должен нас ждать.

- Подождите минутку, товарищи, - поднялся секретарь. - Я доложу Феликсу Эдмундовичу. Он о вас уже спрашивал.

Мне снова стало лестно от таких слов… Эх, знали бы прежние коллеги из полиции, кто интересовался моей скромной личностью и пригласил к себе, в жизни бы не поверили. Да что коллеги – я бы и сам подумал, что надо мной прикалываются.

И, тем не менее, это вот-вот случится. У меня аж вся спина стала мокрой, а вот во рту почему-то поселилась вселенская засуха.

Такие вот климатические сюрпризы от организма.

Секретарь ненадолго скрылся за дверями кабинета. Вернувшись, вежливо произнёс:

- Проходите, товарищи. Феликс Эдмундович вас ждёт.

И улыбнулся, уступая дорогу.

Ноги стали ватными, в голове помутилось. Ахренеть! Просто ахренеть! Упасть и не вставать!

С чувством лёгкого головокружения от фантастической ситуации я сделал шаг вперёд, чтобы увидеть живую легенду. Эх… да после такого даже умереть не страшно! Будет, что рассказать детям, внукам, правнукам и, надеюсь, праправнукам!

3. Глава 3

Прежде мне не доводилось здесь бывать, поэтому я с жадностью рассматривал обстановку, где не только трудился, но и дневал и ночевал товарищ Дзержинский. Да по сути жил, ибо для него это было синонимами. Он не просто работал, а отдавал всего себя делу, растворяясь в нём полностью.

Эх, нашим бы чиновникам, фанатическую работоспособность и фантастический аскетизм Феликса Эдмундовича. Но такие люди рождаются один на миллион.

Сам по себе кабинет не представлял чего-то из ряда вон выходящего. Обыкновенная комната, отнюдь не гигантских размеров. Основную часть занимал письменный стол: добротный, ещё дореволюционный, укрытый цветным сукном.

На столешнице чернильные приборы, настольная лампа, массивный телефонный аппарат. Рядом примостилась стопочка книг, явно не художественных, фотография в рамке – если не ошибаюсь, на ней сын Феликса Эдмундовича – Ясик.

На расстоянии вытянутой руки от стола этажерка с книгами и журналами. В углу ширма, отделявшая личный уголок Дзержинского от рабочей зоны. За ширмой спрятались металлическая кровать, заправленная солдатским одеялом, и умывальник.

У окна расположились кресла для посетителей, несколько стульев и ещё один, совсем маленький столик. На нём был разложен какой-то чертёж.

Довольно скромно и, повторюсь, аскетично, даже по аскетичным традициям двадцатых годов прошлого столетия. Похоже, Железного Феликса комфорт не интересовал априори.

Сам хозяин кабинета сидел за письменным столом и читал какие-то бумаги, но, при виде нас, отложил документы, поднялся, вышел навстречу и пожал руку каждому.