Перед войной подростки и юноши улицы Подгорной вечерами собирались возле подъезда «Дома Дико». Все они учились в одной школе, которая располагалась ниже на улице Артиллерийской. Многим из них предстояло через год идти в армию. Мальчишки тайком курили, но вели себя довольно прилично. Разговаривали на нормальном русском языке. Я не слышал от них матерных слов и блатного жаргона. Верховодил там мой двоюродный брат Валентин Мухин по кличке «Каторжанин», прозванный так за то, что был острижен под ноль, ему должно было исполниться 16 лет. В годы войны он окончил Высшее военно-морское училище и в мирные дни был самым молодым командиром подводной лодки на Северном флоте. Среди них был тихий и умный еврейский мальчик Боря, щуплый и чернявый. Он жил в этом злосчастном доме и чудом остался живым после взрыва. Вскоре после начала осады города его призвали, он попал в разведку, о чем писал в письме брату. Здесь же под Севастополем он был убит. Мой брат тяжело перенес известие об его гибели. Помню, сутки пролежал, не вставая, на диване, уткнувшись лицом в подушку. Другой известный мне паренёк из этой компании, Коля Могила, тоже был призван и когда пришел к нам прощаться, то моя тетя разрешила ему и брату, как взрослым, выпить водки. Когда он уходил, я играл на улице. Подозвав меня, он подхватил под мышки, высоко поднял над головой и поцеловал. В это время я увидел слезы у него в глазах. Потом, опустив меня, сказал: «Ну, Жорка, живи долго!». Их всех можно было понять, ребята уходили на верную смерть. Коля остался жив и спустя долгие годы приходил к брату в чине капитана пограничных войск.

Когда исчезли продукты, да и сами магазины, точно не помню. В первый месяц блокады все полки магазинов были заставлены синими консервными коробками с крабами «Снатка». Больше ничего. Пусто. Скоро и этого не стало. Вспоминается, что в годы застоя достать к празднику этот деликатес означало на порядок повысить праздничность, значительность стола и хозяев. Вот когда вспоминались эти полки магазинов. Неужели такое могло быть?

Основная пищевая поддержка шла за счет того, что отец, не годный по здоровью к военной службе, был оставлен в мастерских, которые обслуживали непосредственно фронтовую технику. Ну а остальное – это все то, что могли достать все члены семьи в бесконечных очередях за всем, что можно употребить в пищу. Например, за географическими картами, так как клейстер, соединявший бумагу с марлевой подложкой можно отделить с помощью воды, а дальше делай, что хочешь: ешь так, пеки оладьи на рыбьем жире, делай затирушку для супа.

Помню, в январе тётя Татьяна пришла с базара и сообщила, что в продаже только бочковые огурцы, а за ними несусветная очередь. Но и огурцы закончились. Тогда смеялись: немецкая листовка сообщала позже, что жители города питаются только солеными огурцами. А их-то уж и не было. Пропаганда опоздала! Кстати немецких листовок было много. Размером с тетрадный лист, на тонкой бумаге голубоватого или желтого цвета. Большинство начинались крупными буквами с призыва: «Штык в землю!», они призывали бить комиссаров и жидов и переходить на сторону немецкой армии. Далее в ней объяснялось, как сдаваться, используя эту бумажку как пропуск. Были листовки с карикатурами на наших вождей. Запомнилась листовка, где во весь лист изображалась голова человека, тонкая шея которого была сдавлена со всех сторон лучами шестиконечной звезды.

Под нами, улицей ниже, находилась мукомольная мельница. В неё попало сразу несколько зажигалок. Мельница давно не работала – не было электричества. Какие-то остатки зерна внутри еще были. Среди набежавшей толпы, и это под постоянным обстрелом, нашим женщинам удалось наскрести среди пыли какое-то количество полусгоревшего ячменя. Зерно потом провеяли и мололи на старой ручной кофемолке. Дело это было долгое и очень нудное. Поочередно мололи все члены семьи. Мне это по причине физической слабости от недоедания давалось особенно трудно. Вкус лепешек с едким запахом дыма и с горечью золы могу припомнить и сейчас.