Из дома-хаты вышел седой дед. Что-то отрывисто сказал на непонятном языке. Ванда перевела: «Принять не можем. Самим негде жить». Ни глотка воды, ни одной ягодки, а сад ломился от изобилия всего.

Куда теперь? Татьяна вспоминает, что у нашей соседки по улице Подгорной Сары Толобовой в Симферополе живут родители. Даже где-то записан адрес. Запись, к счастью, обнаруживается. Опять через весь город в наступающих сумерках находим усадьбу. Большой каменный дом окнами на Евпаторийское шоссе. Громадный фруктовый сад. Здесь живет чета престарелых евреев с младшим братом Сары. Нас безоговорочно впускают в просторные большие комнаты. Прохлада. Золотистые рамы картин, старинная мебель. В изумительных золотистых чашах подается простокваша, сметана, молоко, свежий хлеб. Нас моют и укладывают в неизведанные перины высотой до потолка.

По ночам, в стороне Севастополя, видны вспышки голубоватого огня, узкая полоска красного зарева и сливающийся в единый гул грохот взрывов. Когда грохот приближается ближе, и слышан рёв самолётов, нас будят, и мы бежим прятаться в сад среди деревьев. Так длится несколько дней. Нас никто не гонит. Но мы скучаем по дому, по привычному для нас укладу бытия. Приходит письмо от папы. На отдельном листке, под трафарет, большими буквами слова привета для меня. Папа сообщает, что бомбят меньше. Мы решаем возвращаться. Прощаемся с гостеприимными хозяевами. Предложенные за постой деньги категорически отвергаются. Милые добрые люди! Мы их больше никогда не увидим. Через месяц по шоссе, на которое выходит их дом, пройдут пешком и на танках белокурые мерзавцы, и не останется никого.

Обратный поезд до Севастополя тянется почти целый день. Проводники объясняют, что это связано с приказом – при объявлениях налета на Севастополь, движение прекращать.

Стоим в степи, среди зноя, стрекота кузнечиков, всеобщей расслабленной лени, тоскливой неизвестности. В Бахчисарае стоим около трех часов. Много черешни и татар. Канонада со стороны Севастополя слышна сильней. Что-то будет с нами? Что нас ждет? Немой вопрос на лицах людей. Подобное состояние остро, до слез, испытано мной осенью 1993 года, когда на загаженной Московской мостовой умелый немолодой баянист играл и пел песню Шевчука: «Что же будет с Родиной и с нами?». Как мог этот необыкновенный человек, поэт и композитор, предвидеть глубину народного несчастья последовавшего за развалом великой нашей Родины? Грустная осенняя безысходность предсказала лихой криминальный разгул, приход «дней окаянных».

Удивительно, но Севастопольский вечер встретил нас тишиной. Еще не были видны разрушения. Еще ходили трамваи. Правда, на перекрестках городского кольца появились полукруглые приземистые сооружения с узкой горизонтальной щелью вместо окна. То ли доты, то ли временные огневые точки. Сложены они были из желтого рыхлого евпаторийского камня. Вид их был неожидан, но грозен. Большие стеклянные витрины некоторых магазинов обложены мешками с песком. Много плакатов на военную тематику, знаменитый теперь: «Родина Мать зовет!». Фасадная стена ТКАФа (Дом офицеров, Дом флота) покрыта громадными полотнами с карикатурами на Гитлера и его банду. Тут же большая карта, на которой красными флажками ежедневно отмечаются границы фронтов. На краю Приморского бульвара, ближе к зданию Института Курортологии – шатер брошенного цирка Шапито. Совсем недавно здесь было ярко и празднично. Теперь за отвернутым краем полога только полный мрак, пустые скамьи, мышиный запах. Белые стены домов заляпаны черной краской для маскировки. Дома и стены на улице Подгорной стали рябыми, на всякий случай бабушка заляпала так же белых кур. Введен режим светомаскировки и строгое его соблюдение. Стращали даже стрельбой по плохо затемненным окнам. Обычные наши перегибы: ночью на улице нельзя курить – огонек может привлечь внимание пилота самолета. Многих глупостей уж и не помню. Вводились дежурства на крышах для борьбы с зажигалками. С вечера на границах подлета к городу вражеских самолетов на всю ночь поднимаются в небо заградительные аэростаты. В основном я видел их в районе Куликова поля. Мероприятие это длилось недолго, и было упразднено, вероятно, за неэффективностью.