– Что тут странного? – рассердился папа. – Думаешь, писатель может выражаться как попало?!

– Да, но иногда же ты выражаешься как все, – возразил его сын. – И Шуссель у тебя разговаривает нормально.

– Ерунда, – отмахнулся папа. – Это просто местный колорит. К тому же есть большая разница между тем, как мы о чём-то думаем, и тем, как мы об этом рассказываем. То есть, я хочу сказать, наши представления и рассуждения, когда мы начинаем о них рассказывать, звучат совершенно иначе, и всё это очень зависит от настроения… Так мне кажется.

Папа замолчал и принялся взволнованно листать мемуары.

– Думаете, я выбрал слишком необычные слова? – спросил он.

– Ничего страшного, – сказал Муми-тролль. – Ведь это было давно, к тому же в целом-то понятно, что ты хотел сказать. Ты что-нибудь ещё написал?

– Пока нет, – ответил папа. – Но сейчас начнётся самое увлекательное. Я почти дошёл до дронта Эдварда и Морры. Где моё перо?

– Вот, – сказал Снусмумрик. – И, послушай, напиши побольше о Юксаре. Со всеми подробностями!

Муми-папа кивнул, положил тетрадь на траву и продолжил писать.

Тогда-то во мне и проснулся интерес к столярному делу. Этот особый дар, вероятно, был врождённым – я как бы ощущал его в кончиках пальцев. Первая проба таланта была скромной. Я нашёл на верфи подходящую деревяшку, взял нож и принялся вырезать горделивое украшение, впоследствии увенчавшее крышу ходовой рубки. Оно имело форму луковицы и было покрыто аккуратной резьбой в виде рыбьей чешуи.

Фредриксон, к сожалению, почти ничего не сказал об этой важной детали оснастки судна, так как думал только о спуске на воду.

«Морзкой оркестор» был готов. Ослепительно красный в лучах солнца, он стоял на четырёх резиновых колёсах (которые призваны были спасти его на предательских песчаных отмелях) и радовал глаз. Фредриксон раздобыл где-то капитанскую фуражку с золотым галуном. Он ползал под брюхом корабля и взволнованно бормотал:

Конец ознакомительного фрагмента.