После похорон мама с Гио вернулись в Тбилиси.

Оба старших брата не видели его с тех пор, как он уехал – всем троим представителям семейства Ристави в Кахетию кататься было накладно, вот мама и моталась туда одна. Да, были фотографии, и братья могли представить, как Гио менялся с годами, однако оба удивились, что он совсем большой. И не такой худенький и бледный, как раньше. Щечки круглые, розовые. Тельце крепкое. А вот волосы как были светлыми и пушистыми, так и остались.

Гио сразу потянулся к Зуре. Пожалуй, он характером был больше на него похож, чем на Дато. Такой же немногословный, погруженный в себя, мечтательный, неконфликтный, творческий. Вместе с братом рисовал, сочинял какие-то истории. Но он был подвижнее, энергичнее и иногда с Дато играл в футбол. И на Казбеке лихо гонял, получая его во временную аренду.

Что отличало Гио от братьев, так это любовь к животным. И Зура, и Дато были к ним равнодушны. Первый иногда гладил дворовых кошек, второй – собак, но оба не страдали от того, что в доме нет живности. Людям места мало, какие уж тут питомцы! А Гио очень страдал от того, что ему запрещено заводить пса, кота и даже хомяка. Вот и возился с бродячими животными. И вечно хватал от них лишай. А однажды он голубя с перебитым крылом подобрал. Сделал для него домик и начал выхаживать. Кормил птенчика изо рта в клюв и заразился какой-то болезнью. Не зря же голубей летающими крысами называют. Хорошо, что вовремя начали антибиотики колоть, а то мог бы и не выжить.

А мама, между тем, погруженная в труды и заботы, совсем позабыла о себе. Что за внешностью следить перестала, ладно, но она и здоровьем своим не занималась. Что-то заболит, она съест таблеточку – и снова в бой. Когда анальгетики перестали действовать, мама все же обратилась за советом к Карине, работавшей в регистратуре поликлиники. Та, отругав ее за наплевательское к себе отношение, отвела за ручку к врачу. Он назначил анализы. Получив результаты, доктор не мог поверить своим глазам.

– У нее две злокачественные опухоли! – сообщил он Карине. – Да такие огромные, что она не то что работать, ходить уже не должна. Рак мозга и шейки матки. Неоперабельный.

– Она что, умрет? – всхлипнула Карине.

– Она уже живет взаймы. Я бы сказал, что она должна была скончаться месяца два назад. А до этого столько же провести в постели.

– Можно что-то сделать, чтобы продлить ее дни?

– Боли стали непереносимы, значит, конец близок. Мы можем только облегчить ее страдания.

– Ой… – только и смогла вымолвить Карине. Она плакала навзрыд.

– Нужно сообщить больной о диагнозе. Сама это сделаешь? Или хочешь, чтоб я?

– Сама…

Карине долго собиралась с духом. И все же решилась, приняв для храбрости три фужера вина и пузырек настойки пустырника.

– Ты серьезно больна! – выпалила Карине, когда они вдвоем уселись на кухне попить чаю.

– Я так и думала… Чем?

– У тебя рак.

– Это плохо, – вздохнула тяжко мать. – Операция, химиотерапия, реабилитация… Это ж на год затянется, не меньше?

– Опухоли неоперабельны. Ничего уже не поделаешь…

Мать закрыла глаза и просидела неподвижно минуты три. Осмысливала услышанное. Карине ей не мешала.

– Сколько мне осталось? – хрипло спросила у нее мама.

– Мало.

– Ясно. – Она открыла сухие глаза, встала со стула и начала готовить чай. Как ни в чем не бывало.

– Пока есть время, попытайся найти мужа, – посоветовала Карине. – Теперь не до гордости… – Она многие годы пыталась убедить подругу в том, что беглого мужа надо призвать к ответственности, хотя бы материальной. – В розыск подай. Пусть этого козла отыщут и заставят платить алименты через суд.