Впоследствии семья перекладывает на общество обязанность компенсировать больному его немощность. Таким образом, даже законы и общественные структуры «впрягаются» в ситуацию и превращаются в неотлучных сиделок и кормильцев для инвалида. С детства его опекали и на нём паразитировали до такой степени, что его становление обрело извращённую форму[19]. С этого момента не остаётся ничего другого, как поддерживать его всю оставшуюся жизнь. Более того, чтобы лучше удовлетворять растущее недовольство, шантаж ребёнка-неудачника и неизбежное чувство вины семьи, последняя эту обязанность перепоручает обществу.

В сегодняшнем обществе оберегается слишком многое из того, что дисфункционально для лучших ценностей человека. Понятие ответственности должно стать фундаментальным: необходимо нести ответственность за то, что мы имеем, и за то, чем мы являемся, и постараться быть функциональным ответом для самих себя. Нечестно перекладывать груз собственного существования на других; все должны вносить свой вклад в силу того, что все мы одинаково являемся участниками жизни, членами семьи, гражданами государства.

Зачастую в лечебных учреждениях наблюдается отклонение от концепций науки в сторону концепций благотворительности. Часто музыкотерапия подаётся как добровольная помощь и проводится по тем правилам, которых требуют службы социальной помощи. Этому слишком отдаются, до такой степени, что почти умоляют больного, чтобы он выразил себя хоть в какой-нибудь мало-мальской реакции и удостоил терапевта ну хоть малейшим жестом понимания.

Кажется, что единственным средством, способным вывести больного из его упрямой интравертности, является музыка; отсюда распространённая вера в то, что больной «слышит» музыку. В действительности же музыкальная терапия служит для него некой «колыбелькой», снимающей ответственность, бесконечной милостью, которая обесценивает науку.

Музыка – это первоначальный (исконный) язык. Когда ребёнок учится говорить, он прежде всего учится петь. Он не выучивает слова, он, скорее, улавливает звуковой резонанс, а не повторяет звуки голосом. Аналогично попугаи не учат слова, а с удовольствием повторяют то, что звучит для них эхом, музыкой. Это умение управлять жизненной энергией внутри самого себя. Итак, для ребёнка первоначально процесс говорения – это игра; впоследствии пение превращается в инструмент интенциональности вплоть до дополнения речью.

В своей клинической психотерапевтической практике я вылечивал даже крайние формы аутизма. Основываясь на моём успешном клиническом опыте, я могу дать один совет музыкотерапевтам, которые занимаются лечением увечий и других хронических патологий, таких как аутизм и шизофрения. Необходимо психологически проанализировать больного, потому что часто подобные пациенты сильнейшим образом способны психологически паразитировать на здоровых людях; кроме того, они обладают странным умом, способным к знаковому пониманию и созданию особых трудностей для здоровых.

Необходима крайняя осторожность в работе с такими хроническими больными, чтобы самим не стать их подопытными кроликами. Нужно обращать особое внимание на тот извращённый ум, который стоит за объективным заболеванием. По крайней мере мы, учёные, должны это знать.

В различных видеофильмах по музыкотерапии, которые я видел, и в которых рассказывалось о различных методиках, маленький калека словно бы «эротически совокуплялся» с телом музыкотерапевта, эротически заряжался от него и после испытывал психический оргазм. Здесь я должен поставить вопрос: стоит ли с научной точки зрения способствовать постоянному эротическому психическому совокуплению для поддержания хронического больного ценой физиологического вклада здоровых людей? Я говорю об этой очевидности как о научном факте, затем каждый может делать выбор в соответствии с собственной моралью.