Он с загадочной улыбкой спрашивал жену, испытующе вглядываясь в её глаза, словно боясь обнаружить в них тайные мысли.

– Кстати, скажи, куда девалась наша домработница и твоя подруга Домна? Я её почему-то давно не вижу. Не знаешь?

Рона снова обворожительно улыбнулась, обняла мужа за шею и с иронией спросила:

– Ты меня ревнуешь к Домне, дорогой?

Он тоже обнял супругу и с улыбкой спросил, но она прочитала в его глазах еле уловимую тревогу:

– Глупости. Подумай сама, как я могу тебя ревновать к Домне? Эта старая дева заболела шизофренией, у неё развилась мужебоязнь. Я помню, как много раз повторяла о брезгливом отношении к грязным мужским носкам. Помнишь, она говорила, что как только подумает, что ей придется стирать грязные потные мужские носки, так у неё пропадает всякое желание не только выходить замуж, но даже серьёзные знакомства заводить.

– Я не думала, что ты такой циник, – сказала она, читая письмо. Иван Алексеевич заметил, как менялось выражение лица супруги по мере прочтения «курортного послания». Он успокоился, поняв по её выражению лица, что письмо было не от тайного воздыхателя, однако какая-то необъяснимая червоточина на сердце оставалась, ожидая комментариев от любимой жены. Наконец, она сложила письмо, вложила его снова в конверт и с таинственной улыбкой сказала ему: – Наша Домна прямо в сочинском дендрарии родила здорового крепыша. В мальчише-кибальчише четыре кило восемьсот граммов и пятьдесят два сантиметра роста.

Он вдруг натужно рассмеялся, смеялся долго, в промежутке между приступами смеха с трудом говорил:

– Вот это да… старая дева… брезгливая Домна… родила… родила прямо в дендрарии… ха-ха-ха…

Он неожиданно умолк и серьёзно, но с тревогой в голосе спросил:

– Она не написала, от кого у неё ребёночек?

Рона с прежней обворожительной улыбкой обвила его шею пухлыми короткими цепкими пальчиками и ядовитой коброй злобно прошипела:

– Помнишь, ты говорил мне, что сам постирал свои носки?

– Помню, но причем тут дендрарий? То есть брезгливая Домна, я хотел сказать.

– Вспомни, где я тогда была. В медсанчасти со сломанной рукой, не так ли?

Иван Алексеевич растерянно отвечал вопросом на вопрос:

– Что ты имеешь в виду?

– Не догадываешься, дамский угодничек? Что тогда делала Домна?

– Тебя навещала в стационаре.

– Чем она занималась в промежутке между посещениями больницы?

– Готовила, стирала, убирала, для тебя же, кстати, ужин и обед готовила и тебе приносила.

– Чем ты занимался в это время? Газетки почитывал про воров-министров и носки свои постирывал?

– Дорогая моя жёнушка, признаюсь тебе, мои носки стирала Домна.

– Домна? Странно, она брезгливо относилась к грязным чужим носкам и вдруг сама себе изменила. Ты не скажешь, что с нею случилось, почему в ней такие перемены произошли?

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, кроме того, что она неспроста вдруг постирала твои носки.

– Ты не справедлива. На что ты намекаешь, милая?

– Я не намекаю, я вычитаю. Промежуток времени между днём родов у Домны и днём, когда она постирала тебе грязные носки, составил восемь с половиной месяцев. Не правда ли, от брезгливого отношения к грязным мужским носкам тоже может быть польза?

– Вот видишь, восемь с половиной, а не девять месяцев, сама же ты это сказала.

Фыркнув, Рона Артёмовна встала с колен мужа на ноги и направилась к кухне, но посреди комнаты остановилась, услышав голос Ивана Алексеевича:

– Скажи, хорошая моя, сорок лет назад ты действительно легла в больницу накануне свадьбы на один день с воспалением придатков? Но за один день их не вылечивают.