И Ворбис это знал. Обладая подобным знанием, вы знаете о людях все, что необходимо.

Сейчас Ворбис сидел рядом со скамьей, на которой лежало легонько подрагивающее тело его бывшего секретаря, брата Сашо.

Он взглянул на дежурного инквизитора, и тот кивнул. Ворбис склонился над закованным в кандалы секретарем.

– Назови их имена, – повторил он.

– …Я не-е…

– Мне известно, что ты передавал им копии моих писем, Сашо. Это вероломные еретики, которым уготована вечность в преисподней. Ты хочешь к ним присоединиться?

– …Я не знаю их имен…

– Я верил тебе, Сашо, а ты шпионил за мной. Ты предал церковь.

– …Не знаю…

– Правда избавляет от мучений, Сашо. Расскажи мне все.

– …Правда…

Ворбис вздохнул, но тут вдруг заметил сгибающиеся и разгибающиеся пальцы Сашо. Они как бы подзывали его.

– Да?

Он склонился над телом еще ниже.

Сашо открыл оставшийся глаз.

– …Правда в том…

– Да?

– …Что все-таки Черепаха Движется…

Ворбис выпрямился. Выражение его лица не изменилось. Оно никогда не менялось – если только он сам того не хотел. Инквизитор в ужасе смотрел на него.

– Понятно, – сказал Ворбис и кивнул инквизитору. – Как долго он уже здесь?

– Два дня, господин.

– И ты можешь продержать его в живых…

– Возможно, еще два дня, господин.

– Так и поступи, так и поступи. В конце концов, наша прямая обязанность – как можно дольше бороться за человеческую жизнь. Верно?

Инквизитор нервно улыбнулся – так улыбаются в присутствии начальника, одно-единственное слово которого может приковать вас к пыточной скамье.

– Э… Да, господин.

– Кругом ересь и ложь. – Ворбис вздохнул. – А теперь придется еще искать другого секретаря. Столько беспокойств…

Минут через двадцать Брута успокоился. Мелодичные голоса сладострастных соблазнителей куда-то пропали.

Он продолжил обрабатывать дыни. С дынями у него всегда ладилось. Они казались более понятными, чем многое другое.

– Эй, ты!

Брута выпрямился.

– Я не слышу тебя, грязный суккуб.

– Слышишь, мальчик, слышишь. Так вот, я хочу, чтобы ты сделал следующее…

– Я заткнул уши пальцами!

– Тебе к лицу. Очень похож на вазу. А теперь…

– Я напеваю песню! Напеваю песню!

Учитель музыки брат Прептиль как-то сказал, что голос Бруты напоминает крик разочарованного стервятника, слишком поздно прилетевшего к дохлому ослу. Хоровое пение было обязательным предметом для всех послушников, но после неоднократных прошений со стороны брата Прептиля Бруту освободили от этих занятий. Брута с раззявленным ртом – достаточно жуткое зрелище, но много хуже был голос юноши, который обладал достаточной мощью и внутренней уверенностью, однако имел привычку блуждать по мелодии как попало, ни разу не попадая на правильные ноты.

Вместо пения Брута заработал дополнительные практические занятия по выращиванию дынь.

С одной из молитвенных пашен торопливо взлетела стая ворон.

Исполнив до конца «Он Топчет Неверных Раскаленными Железными Копытами», Брута вынул пальцы из ушей и прислушался.

Кроме удалявшегося раздраженного крика ворон, ничего слышно не было.

Получилось. Главное – верить в Господа, так ему говорили. И он всегда следовал этому совету. Сколько себя помнил.

Брута поднял мотыгу и, облегченно вздохнув, вернулся к своим дыням.

Лезвие мотыги уже готово было воткнуться в землю, когда Брута увидел черепаху.

Черепашка была маленькой, желтого цвета и вся покрытая пылью. Панцирь по краям обколот. У черепахи был всего один глаз-бусинка, второй же она, видимо, потеряла в результате одной из тысяч и тысяч опасностей, которые повсюду подстерегают медленно передвигающееся существо, живущее в дюйме от земли.