Да, я успею. Пока он опомнится, пока обойдет свой необъятный стол…

А еще он может выстрелить. Не сигать через мебель, а натравить на меня маленькую стальную пиявку, при его комплекции это намного логичней. Но даже если он и промахнется, я перемещусь в точно такой же кабинет на Петровке. Вот будет потеха, когда через пять лет мы с ним встретимся вновь! А к посягательству на автотранспорт мне припаяют еще и побег.

Дверь широко открылась, и я остро пожалел о своей нерешительности.

Вошедший в кабинет занял остатки свободного места. Мне стало нечем дышать, будто своим телом незнакомец вытеснил из помещения весь кислород. Его торс распирали тугие мышцы, а голова была большой и круглой, но мне показалось, что внутри его черепа находится не мозг, а негодование, вскипевшее и застывшее в таком состоянии навсегда – как пенопласт.

– Здорово, Фёдорыч!

– Он? – довольно спросил следователь.

– О-он, – протянул амбал, медленно и страшно надвигаясь.

– Коля, не здесь! – предостерег его Фёдорыч.

– Вы ошиблись! – воскликнул я. – Вы что-то перепутали!

– Щас я тебя, падла, перепутаю! О-он, точно он, – сказал могучий Коля следователю и снова повернул свой глобус ко мне. – Вчера, гаденыш, на моих глазах! И еще ручкой вот так!..

Этот симбиоз мяса и злобы вряд ли был старше меня, но обращение «гаденыш» звучало из его уст вполне обоснованно.

Коля показал, как я махал рукой, садясь в шикарный автомобиль, и я заразился его яростью.

– Решай быстрее, что с этим говнюком – тебе оставить или оформлять, – поторопил следователь.

Амбал, покачивая головой, внимательно меня осмотрел, производя в уме какую-то калькуляцию.

– На хрена он мне сдался? Раскручивай его по полной, Фёдорыч. Почем у нас угон?

– Трешка от силы, – скривился тот. – Тем более тачка вернулась. Год – полтора. И условно.

– Моральный ущерб? Представляешь, я за ним бегу, а он мне ручкой!

– Не канает. Только материальный. За железо и два литра бензина.

– Да ты знаешь, сколько у девятьсот семнадцатого одно крыло стоит? Больше, чем вся его жизнь! Он до пенсии не выплатит! Ты же, гнида, небось, на голое пособие существуешь! – проревел Коля в мою сторону. – Ну ничего, на бензин наскребешь как-нибудь. Ты у меня эти два литра выпьешь, понял? Без закуски!

– Погоди, до суда время есть, – сказал следователь. – Я тебе, Ташков, такую камеру сосватаю…

Они переглянулись и захохотали – злобно и многообещающе.

Дверь снова открылась, и появился знакомый опер в коричневом пиджаке.

– Фёдорыч, ты будешь смеяться.

За ним вошел Орехов, привычно тянущий кого-то за наручник. Он повел рукой, и в кабинет, споткнувшись на пороге, влетел Миша-младший.

– Ташков номер два, – пояснил Лысый. – Если еще найдем, везти?

Следователь промолчал, гримасой показывая, что оценил шутку.

– У тебя же нет братьев, – сказал он, глядя куда-то между Мишей и мною. – Откуда второй взялся?

Коля тоже не мог ничего понять. Он, как заведенный, вертел своей примечательной головой, пытаясь угадать, кто же из нас двоих махал ему из машины.

Первым, как ни странно, пришел в себя Миша.

– Сволочь, вот ты кто, – сказал он мне. И, обращаясь к человеку за столом, добавил: – Я не виноват. Это он.

– Молчать! – неожиданно крикнул следователь. – Отвернуться друг от друга! Ни звука!

– Ты чего, Фёдорыч? Даже я шуганулся, – озадаченно проговорил амбал.

– Иди, Куцапов, не до тебя. Чует мое сердце, здесь кое-что посерьезней угона. Гляди, как похожи, прямо близнецы. Их сейчас по разным кабинетам надо, пока договориться не успели. И допросец по полной форме, – он аппетитно потер ладонями.