– Миша, это будет катастрофа, – сказал я, впервые отважившись назвать его по имени. – На месте неудачника вдруг возникает гений. Издаются романы, написанные гораздо позже. Такого насилия мир не потерпит.

– Всё равно ты не откажешься. Не откажешься! – повторил он с нажимом. – Потому что мир – это слишком много и слишком далеко. Он где-то там, за окном. И с чего ты взял, что кому-то станет хуже? Почему не наоборот? Соглашайся, Мишка, не будь дураком.

Я потоптался по кухне, припоминая, где оставил то загадочное послание. Ага, вот. Разгладив скомканный листок, я торжественно положил его перед Мефодием. «ОТКАЖИСЬ». Письмо уже не казалось мне таким бессмысленным. А если это перст судьбы? Или более прозаично – предупреждение того, кому известно чуть больше, чем нам с Мефодием.

Он склонился над бумагой и разглядывал ее несколько минут, словно там был целый рассказ.

– Ясно, – Мефодий резко поднялся и накинул плащ. – Ну что ж, прошлое осталось нетронутым.

Книжка и дискеты исчезли в глубоких карманах. Мефодий взял свой приборчик и несколько раз ткнул пальцем в маленькие кнопки.

– Я хотел поиметь собственную судьбу, а она не отдалась. Решила так и сдохнуть целкой, – сказал он горько.

– Погоди, ты уже уходишь?

– Эксперимент закончен. Машинка, как они и предполагали, бьет на двадцать лет. Осталось только вернуться и всю жизнь мучаться тем, что так ошибся. В себе. Да, чуть не забыл. Роман, который ты начал писать…

– Там пока еще план.

– Не важно. В общем, не трать времени. Что-то путное у тебя начнет получаться лет через десять. Хотя нет, бросать роман нельзя, ведь это и есть наш путь. От другого, легкого, ты отказался. Потому что получил письмо, – усмехнулся Мефодий.

– Стой! – крикнул я, когда его большой палец уже лег на ребристую кнопку. – Всё так просто и быстро… Приходишь, ошарашиваешь и тут же сматываешься. А пять минут на размышления?

– Я не думал, что такое решение должно зреть. Получить всё сразу, не принося в жертву самое дорогое – свою молодость.

– Что я должен сделать? Отнести рукописи в какое-нибудь издательство?

– Лучше всего в «Реку».

– Я тоже про нее подумал. «Река» на сегодня – самая серьезная контора.

– Да, насчет сегодня… – замялся он. – Я не успел тебе сказать… – Мефодий взвесил в ладони свой приборчик и медленно протянул его мне. – Как ты смотришь на предложение чуть-чуть прокатиться? Лет на пять.

– Чего?

– Перебор, да? – осклабился он. – Если мы надумали выиграть двадцать лет, почему не добавить к ним еще пяток? Знаешь, мне это только сейчас пришло в голову…

– Заметно.

– Не дерзи, Миша. Раз уж появилась возможность взять жизнь за яйца… Ну, за что там ее обычно берут? Да чёрт с ней! Короче, хватит ждать! Зачем стоять в очереди, когда можно зайти с черного хода!

– А чего ты меня спрашиваешь? Дуй сам! Разыщешь третьего Мишу, двадцатипятилетнего, это несложно.

– Нет, дорогой мой, я свою часть работы выполнил. Не знаю почему, но за один раз машинка дальше, чем на двадцать лет, не перемещается, и этот прыжок я уже совершил. Теперь ее можно использовать снова. Следующий ход – твой.

– Почему? Доделывай сам, если взялся.

– Я в издательство пойти не могу, придется уговаривать нашего младшенького. В этом и заключается проблема. С тобой у меня гораздо больше общего, чем с ним, – тот, молодой, еще толком не обжигался. Нет, он меня и слушать не станет.

Мефодий с досадой хлопнул себя по колену и бросил коробку с дискетами на вспученную клеенку.

Он снова прав. Кем я был пять лет назад? Идеалистом? Слюнтяем, оценивающим каждый поступок по шкале «красиво – некрасиво». Нет, не каждый. Случай с Людмилой показал, какой поганенький человечек жил в правильном, рассудительном мальчике.