Сперва – Приозерск.

Потом – Петрозаводск.

И вот – Медвежьегорск.

Ареал работы маньяка оказался весьма широк.

– Меня терзают смутные сомнения, что наш маньяк через Лес работает, – сказал тогда Лазаревич. – А доказать не могу. И рябина… К чему бы тут рябина?

Ответа Белый не знал, но очень хотел выяснить.

Карелия щетинилась незыблемым лесным массивом, но все-таки не была лесом. Вернее, не тем Лесом, в который Белый готовился нырнуть.

Тот Лес встречал туманом и шорохом опадающей хвои. В тот Лес Белый входил всегда настороженно, пятясь, и никогда не глядя через плечо, пока туман не окутывал его белесой взвесью, а нос не начинал щекотать запах озона, какой бывал во время грозы.

Посчитав, что забрел достаточно глубоко, Белый медленно повернулся.

На первый взгляд ничего не изменилось: так же у дороги темнел «Уазик», негромко переговаривались криминалисты и бескровными холмиками выступали над листвой едва начавшие формироваться груди и колени погибшей. И все-таки – стало немного иным. Лес наслаивался на реальность, дополняя и изменяя ее, и Белый видел реальный мир голубым глазом, и видел его изнанку – желтым. Над недавно постеленным дорожным полотном колыхались заросли папоротника, и по разлапистым листьям ползали поблескивающие слюдяными крылышками твари. На крыше «Уазика» росла волчья ягода, из ребер умершей проглядывала ежевика – срывать ее было нельзя, в ней вызревала ядовитая жабья икра. В осиннике, перекрывая сиротливое кукование, кто-то перешептывался и гудел.

В Лесу все чувства становились острее, и каждый раз, погружаясь в него, Белый ощущал что-то сродни эйфории.

Еще раз обнюхав место преступления и уже не опасаясь быть замеченным полицейскими, он развернулся к востоку и побрел, цепляя мантией боярышник.

Девочку несли со стороны Медвежьегорского шоссе – в земле виднелись небольшие углубления, но определить протектор подошвы не представлялось возможным – ночью прошел дождь и размыл рисунок. Асфальт не хранил на себе отпечатков чужих ног, зато их хорошо сохранил папоротник. Под подошвой что-то растеклось алой кашицей. Отступив, Белый тронул мыском раздавленные ягоды рябины, и лесная мелочь прыснула из-под ног. Туман принес знакомый запах с другой стороны шоссе, и Белый пересек его, углубляясь в Лес параллельно железнодорожному полотну.

Ее кормили рябиной сначала жалеючи, потом – насильно. Белый почти видел, как девочке протягивают горсть, полную алых ягод. Она мотала головой, просила отпустить, и тогда ей насильно разжимали рот…

Втянув окружающие его запахи, Белый вдруг подумал, что совершенно не чувствует запах убийцы. Девочка была тут, это он знал совершенно точно – ее шлейф висел в воздухе, будто прокладывал невидимую тропинку, а вот почуять убийцу отчего-то не удавалось. Он мог быть мужчиной или довольно сильной женщиной, иначе как унести на руках двенадцатилетнего подростка? Девочка к тому же отличалась спортивным телосложением и, судя по всему, занималась верховой ездой. Она обожала молочный шоколад и лошадей, наверняка мечтала о собственном пони и накануне ходила с подружками в пиццерию – от нее еще пахло тестом и колбасками пепперони. Она вошла в Лес, не зная, что ее подкарауливает хищник. И этот хищник сделал все, чтобы оставаться невидимкой.

Что-то с шорохом осыпалось с веток, мягко стукнуло по затылку. Белый глянул вверх.

Небо наливалось предвечерней чернотой, хотя наручные механические часы показывали полдень: в Лесу время двигалось по-своему, пространство искривлялось, и если уж вошел в лес, будь готов, что выйдешь из него совсем в другом месте и другом времени, даже если пробыл в нем всего-то пару минут.