Грабовский пойдёт по своей линии: займётся молодым поколением правленцев и сынками тузов. Эти день и ночь таскаются по Ярам и Стрельнам. «Корнет» начнёт знакомство бегами, кончит цыганами и выведает у купчиков всё, что требуется, о распорядках правления…
Горин будет обрабатывать артельщиков: каков порядок хранения денег в кассе, их сдачи в банк, приёма от клиентов? А самому Паршину предстоит высмотреть, в какой комнате какой шкаф стоит, в каком из них деньги; надо уточнить систему шкафов, размер, фирму – все это имеет значение для выбора способа взлома и инструмента. Правда, для Паршина все это было заранее почти предопределено. Способ, при котором пускают в ход пламя кислородного аппарата и выжигают кусок стенки шкафа, в России почти не употреблялся. Шайка поляков привозила как-то американский аппарат, но никто из русских кассистов аппаратом не заинтересовался: возни с ним не оберёшься, и принадлежности доставать негде, и кислорода наищешься…
Излюбленные инструменты Паршина были до смешного просты. Силёнкой бог его не обидел, и ежели только приделать к гусиной лапе хороший рычаг, Паршин, почитай, всякий шкаф вскроет, как консервную банку. Главное – не обмишуриться шкафом и убедиться в том, что инструмент его возьмёт, а тогда…
Паршин оторвался от своих мыслей и, оглянувшись, увидел, что подъезжает к Сретенским воротам.
– А ну-ка, поворачивай на Трубу, – сказал он извозчику.
С Трубной он велел повернуть к Самотёке, поднялся по Садовой к Епархиальному училищу и дальше переулками доехал до Оружейного. Там он отпустил извозчика и пошёл пешком.
Оба куркинские
В одной из Тверских-Ямских в тёмном дворе Паршин уверенно отыскал низкую дверь полуподвала и постучал. Тут жил слесарь Ивашкин – старый поставщик инструмента для взломов, обслуживавший Паршина. Паршин знал, что с инструментом Ивашкина он уверенно может идти на любое дело, – не подведёт, не сломается в критический момент. За своё искусство Ивашкин и получал твёрдую долю со всех дел, где Паршин работал его инструментом, – пять процентов.
Заказав Ивашкину необходимый инструмент, Паршин поехал домой. Ванька ему попался плохонький – еле тащился. Паршин машинально прислушивался к столь же тщетному, сколь непрерывному, извозчичьему «ну-ну», на которое жалкая клячонка не обращала никакого внимания. Выведенный из себя возница привстал на козлах и, привалившись животом к передку пролётки, принялся стегать лошадь. С неожиданным интересом Паршин следил за взмахами извозчичьей руки и прислушивался к хлёстким ударам кнута.
– Будет, ну тебя! – с досадой сказал Паршин.
– Да как же, ваше степенство! Кабы я не понимал, кого везу, а то видишь… У, тварь! – и извозчик снова размахнулся. – Её кормишь, кормишь, а она…
– Врёшь ведь, – проговорил Паршин. – Небось и забыл, когда последний раз овёс давал.
Овёс?! Мы на сечке. С брюха смотрит как жерёбая, а силы-то и нету.
– Так бы и говорил – сечка! А то «кормим»… – Паршин поглядел на залатанный, выцветший кафтанишко возницы, на нескладные большие рукавицы, перевёл взгляд на испитое лицо с обвислыми, словно выдерганными усами и редкой бородёнкой.
– В отхожем, что ли?
– А то как же. В отхожем.
– Так тебе бы давно уже в деревню пора.
– А то как же, пора.
– Чего же ты тут маешься?
– Маюсь. А то как же?..
Извозчик сел совсем боком и принялся рассказывать Паршину длинную историю о том, как он всю зиму мается в Москве, как невозможно стало свести концы с концами, так как он – один мужик на весь двор. А тут ещё сноха-солдатка погорела, так и вовсе хоть плачь. Заработал полтораста за зиму – все в деревню отправил. Теперь вот нечем хозяину извозного двора за солому платить…