– Я все время думаю – почему? Почему она от меня отказалась?

– Мать?

Полоска света переместилась с выцветших обоев на призрак старого ковра. Я иду по ковру. Ты идешь, пока врешь...

Он промолчал.

– Ну мало ли. Может...

– Это неважно, – отмахнулся он, – не в этом дело.

Никогда бы я не стал клеить обои с повторяющимся узором. В повторяющихся узорах есть какая-то безнадежность. Безвыходность.

– В Красноярске... Дружили мы с одним пацаном. Не детдомовским, домашним. Завидовал ему страшно. Он пригласил меня домой. Мне показалось, попал в рай. У Борьки комната своя. Шкаф с одеждой – только его шкаф, понимаете? Велосипед. Бабушка оладушки напекла. Варенье. Кушайте, говорит, ребята. На подушках салфетка в цветах – мать вышивала. Отец с работы пришел, как дела, спрашивает, Борисыч. И мне кивает, привет, мол, мальчик. А я сижу и понимаю, что никому не нужен. Никому. Они за этого Борьку кому хочешь глаза выцарапают. И если кто-то страшный придет и скажет – чтобы жил ваш сыночек, надо убить вот этого, чужого, ведь убьют, не задумаются. И бабушка эта, которая мне подкладывала оладушки и говорила – кушай, мальчик, ты такой худенький, так вот, эта бабушка самолично мне глаза выцарапает.

Я сказал:

– Бывает, что люди живут в семьях и ненавидят друг друга. И никакой своей комнаты, никаких оладушек, никакого велосипеда.

«Тут нет ничего твоего», – любит говорить папа.

– Бывает, – согласился он, – но даже если ненавидят, за своего все равно отдадут любого чужого, не задумываясь. Это закон природы, понимаете?

– Этот закон имеет и обратную силу. Чтобы и вам кто-то был дороже остальных. Сейчас вы вправе выбирать. А в семье уже выбора нет, все предопределено заранее.

– Мой психоаналитик, – сказал он, – говорил примерно то же самое. Я перестал к нему ходить. Деньги на ветер. Гулял, думал. И вот что придумал: если нет никого, кто был бы готов за меня, за маленького, жизнь отдать, если меня самого отдали, – он прикрыл глаза и глотнул, – надо их выдумать. Добрых. Хороших. С оладушками. С семейной историей.

– Почему? Он дал вам правильный совет. Заведите свою собственную семью. Детей.

Он скорее всего боится устойчивых отношений, старается заводить связи с замужними, скажем, с той, у которой муж путешествовал с хоббитами. Я его помню. Неудивительно, что она закрутила роман на стороне.

– И буду все время думать – а на что я буду готов ради них?

– На все.

– А они ради меня? Она? Жена, в смысле.

У него нет опыта взросления в семье. Он не знает, что дети, когда вырастают, начинают избегать своих родителей, стыдиться их, – почти все. Или завидовать сиротам, потому что их все жалеют. Или воображать себя подкидышами, выдумывать себе других маму и папу. Он не стал размениваться – сразу на пустом месте решил выдумать себе идеальную семью.

– Это как получится, – сказал я. – Это из тех вещей, о которых нельзя думать. Знаете, люди любят говорить о том, кого бы они первыми стали спасать из огня, если пожар в доме. Но никто не знает на самом деле, кого бы он бросился спасать. Может, просто того, кто оказался рядом. Или наоборот – до кого труднее добраться.

На диктофоне останется в основном мой голос... мои реплики.

Он пожал плечами. Ему было не интересно, кого он будет спасать во время пожара. Ему хотелось, чтобы во время пожара спасали его.

– Так возьметесь, Семен Александрович?

– Написать вам семейную историю? Просто – историю? С бабушками-дедушками? Без всяких приключений, без кладов, без настоящих мужчин?

– Не-а, – он помотал головой. – Мемуары? Нет. Мемуары пускай писатели пишут.