– В Безлюдье столько всякого чудно́го, – рассмеялся дядюшка Кодайра, – что нам и не вообразить. Я такое видал… Смутные громадины вдали на горизонте… – Он хлебнул из кружки. – Я вот что думаю: если там и остались машины, они нас не тронут, как и мы их. Выживают-то лишь самые умные. А умным неприятности ни к чему.
– Дядюшка, а энолы еще остались? – спросила Счастливица.
– Да какое там! – ласково ответил торговец. – Энолы – та еще дрянь, но их уже давно нет. Как и тех динозавров, которых я тебе в музее показывал, помнишь?
Динозавров Счастливица помнила – рассыпанные по растрескавшемуся мраморному полу кости, обросшие пушистым слоем пыли. Но вот где был тот музей, в каком городе – забыла.
Она кивнула:
– Но старики говорят, что энолы еще вернутся. А про динозавров так не говорят.
Торговец опустился на колени, чтобы заглянуть племяннице в глаза, и сказал:
– Детка, а как ты думаешь, почему они так говорят?
– Не знаю, – пожала плечами Счастливица. – Может, чтобы им не казалось, что они зря тратят время на починку аэростатов.
– Тут есть доля правды, – рассмеялся дядюшка. – А еще, чтобы мы, молодые, по-прежнему верили, что они нам делают большое одолжение. – Он потрепал девочку по щеке. – Мы ведь их кормим, даем приют. Вот решим, что проку от них больше нет, и как поднимемся наверх, как повыкидываем их в окошки. Они и ворчать сразу перестанут.
Сначала Счастливице показалось, что дядюшка говорит серьезно, но потом она увидела, как насмешливо изогнулись его губы. «Если он так легко отмахивается от стариков, – подумала девочка, – может, они и не правы. Может, им просто нравится шить и они придумывают себе для этого причину».
Кодайра стер с подбородка пивную пену, поставил кружку и подхватил Счастливицу на руки:
– А знаешь, что я думаю, принцесса?
Девочка заглянула ему в глаза, боясь услышать продолжение.
– Нет.
– А думаю я, что тебе давно пора спать.
– Мне снова приснится дурной сон, – замотала она головой. – Я точно знаю.
Но Счастливица знала и то, что спорить бесполезно. К тому же дядюшку упрекнуть не в чем. Ей ведь никогда не удавалось на следующий день толком вспомнить содержание сна.
Глаза были закрыты, она не видела стен хостела «Монах» и потемневших от табачного дыма распятий. Она видела расчерченные инверсионными следами небеса над полем боя, дым, поднимавшийся в стратосферу от развороченных машин.
Просканировав горизонт, она поняла причину тишины, беспокоившей ее уже почти двести мегасекунд. Она последняя осталась в небе, все остальные – внизу, зарылись в землю или их прикончила полушарная сеть.
Повозившись, она нашла на подушке местечко попрохладнее. Смутно припомнился шарик-глобус, который она носила в деревянном лотке по Хохолку Какаду. Она увидела на нем переплетение красных линий, радиально расходившихся от двух континентов (названий этих континентов она не знала, зато знала, что служит одному из них); увидела, как землю усеивают крупинки золотого света, как навсегда гаснут красные линии.
А потом окончательно соскользнула в сон, утонула в воспоминаниях, не задерживаясь на спасительных бессонных отмелях.
Это был сон о войне.
Война в той мере, в какой она имела значение для тех, кто ее начал, закончилась. Сети больше нет, ни одна из сторон не может теперь поддерживать связь со своими рассеянными войсками. Почти все центры, где сосредоточилось население, подверглись ударам, многие города просто-напросто исчезли с лица земли, превратились в кратеры. Зоны боевых действий были разбросаны бессистемно: солдаты дезертировали, сбились в банды мародеров, охотящихся за едой, водой и медикаментами. Машины, которым удалось пережить первые пятьдесят минут сражения, бездействовали, ожидая приказа.