К пяти часам дня Питт выяснил фамилии тех, кто поддерживал кандидатуру Войси как открыто, так и тайно, – по крайней мере, в соответствии с имевшимися списками. Он также узнал, что выдвинутая Чарльзом программа затрагивает традиционные – торговые и имперские – ценности консерваторов. Очевидно, этот политик мог привлечь голоса землевладельцев, предпринимателей и судовых магнатов, но сейчас избирательное право распространилось и на обычных людей, все состояние которых ограничивалось семейным домом или арендованной квартирой с платой, не превышавшей десяти фунтов в год. Разве для них не естественней было поддерживать профсоюзные организации, а следовательно, и Либеральную партию?

Очевидная видимость того, что для Войси нет реальной возможности выиграть предстоящие выборы, встревожила Питта гораздо больше, чем могла бы, если б ему удалось обнаружить какую-то брешь, какую-то слабость программы, чтобы использовать ее против него. Это означало, что сокрушительный удар по сопернику попытаются нанести из-за угла, а он, Томас, не имел ни малейшего понятия, какие направления надо защищать, не знал даже, где может скрываться уязвимое звено Серраколда.

Он шел по правому берегу реки к району доков и фабрик, темневших под стенами здания железнодорожного вокзала Лондон-бридж, намереваясь присоединиться к толпе рабочих на первом публичном выступлении Войси. Его глубоко интересовало, как поведет себя этот человек и какой прием ему окажут.

Заглянув в один из трактиров, полицейский заказал пирог со свининой и стакан сидра и потягивал его, прислушиваясь к разговорам за соседними столиками. Болтовня часто перемежалась взрывами смеха, но им не удавалось заглушить несомненный оттенок суровых и горьких высказываний. Лишь одно из них затрагивало ирландцев или злободневный вопрос Гомруля, но даже его обсуждали почти насмешливо. Зато вопрос о длительности рабочего дня вызывал горячие споры, и многие склонялись к весомой поддержке социалистов, хотя вряд ли кто-то здесь знал фамилию хоть одного из них. Питт точно не услышал упоминания имен как Сидни Уэбба[6] или Уильяма Морриса[7], так и красноречивого и горластого драматурга Шоу[8].

К семи часам вечера Томас уже стоял на пустыре перед фабричными воротами, за которыми в дымном воздухе серели мощные стены зданий. Издали доносился непрерывный ритмичный шум работающих механизмов, и горло саднило от едкого угольного дыма. Вокруг него скопилось дюжин пять или шесть мужчин в однообразных буровато-серых латанных и перелатанных одеждах, давно выцветших, выношенных на локтях и коленях и с истрепанными манжетами. Многие из них носили матерчатые кепки с твердыми козырьками, хотя вечер выдался теплый, и, что гораздо более необычно, даже с реки не долетал влажный холодный ветерок. Такая кепка стала традиционным символом практической принадлежности к рабочему классу.

Питт легко слился с толпой рабочих: свойственная ему неряшливость служила отличной маскировкой. Он прислушивался к их забавным замечаниям, к вульгарным, зачастую жестоким шуткам и улавливал в них оттенок отчаяния. И чем дольше полицейский слушал, тем меньше представлял, как Чарльз Войси с его деньгами, привилегиями и лощеными манерами, а теперь еще и с рыцарским титулом сумеет завоевать голос хоть одного из работяг. Ведь Войси защищал все то, что их угнетало и что воспринималось ими – справедливо или ошибочно – как грязная эксплуатация их труда и кража положенных им заработков. И вот это как раз пугало Питта, поскольку он отлично знал, что Войси абсолютно не склонен мечтательно полагаться на удачу.