– Милый, родной…

Она похлопала по его впалым бледным щекам, заросшим темной щетиной, и Федорчук застонал еще громче и повернулся на бок. Антонина быстро осмотрела его. Видимых ран не было.

– Вставай, миленький, вставай! – Девушка попыталась приподнять Николая, и тот приоткрыл голубые глаза, недоуменно моргая.

– Где я?

– Коленька, мы с тобой в лесу, живы и можем спастись, – быстро зашептала Маркова. Федорчук провел рукой по волосам:

– Голова болит… Сильно… И ноги не гнутся.

Таня поняла, что он контужен, и обняла его…

– Коля, дорогой, соберись с силами, – умоляла она. – Ты только контужен. Это не страшно, все скоро пройдет. Но не будем терять времени. – Маркова положила его руку себе на плечо. – Обопрись на меня и пойдем. Чувствую, немцы неподалеку. Нам нужно поторапливаться.

Лицо Николая оставалось бесстрастным, тупым, ничего не выражающим, и девушка почти поволокла его на себе. Она старалась прислушиваться к каждому шороху, к каждому скрипу. Казалось, чаща русского леса скроет их от чужих глаз, но немцы появились неожиданно. Как призраки, они вышли из орешника, позолоченного осенью, и направили на несчастных автоматы. «Лучше застрелиться, чем к этим гадам в плен», – вспомнились ей слова старшины Зотова, однако она отмела их, как ненужный мусор. Это на поле боя нужно геройствовать, а здесь – дудки. Федорчук по-прежнему стонал, плохо соображая, что происходит, и тогда девушка, усадив его на брошенную кучу хвороста, подняла руки. Один из фрицев, высокий, худой, как колодезный журавель, с жидкими рыжими волосами, холодно улыбнулся и ткнул ее пальцем в грудь:

– Шнель.

Потом он еще что-то грубо и отрывисто залопотал, толкнул ее к своему приятелю, такому же костлявому и противному, потом подошел к Николаю и рывком поднял его на ноги. Федорчук осоловело посмотрел на фашиста, все еще ничего не понимая, и фриц больно стукнул его прикладом:

– Ком!

Таня, боясь за однополчанина, снова подставила свое плечо, и, на ее счастье, фриц не стал возражать:

– Ком!

Парень и девушка, пошатываясь, двинулись по опавшим иголкам и пожухлой траве. Выйдя на дорогу, окаймленную с двух сторон старыми соснами, стоявшими, как стражи леса, Таня и Николай влились в колонну пленных. Она была огромной, и девушка удивилась, почему не услышала ни голосов, ни шорохов. Они бы с Николаем могли бы пойти в другую сторону. Но что сделано, то сделано. Теперь нужно было ориентироваться в создавшейся ситуации. При первом удобном случае Татьяна решила бежать, и не одна, а с Федорчуком. Только бы он поскорее пришел в нормальное состояние. Только бы скорее!

Главный редактор встретил Виталия не очень доброжелательной ухмылкой.

– Привет, пропащий. И где мы пропадали? – Он сверкал глазами. – Ты хотя бы понимаешь, что таким поведением подводишь меня и своих коллег? Был бы у меня большой штат – путешествуй в свое удовольствие, не глядя на часы. Но в данном случае…

– В данном случае я хочу сказать, что Пахомов умер не своей смертью, – бесцеремонно перебил его Рубанов, хотя никогда раньше этого не делал. – И я намерен узнать, кто убил его и зачем.

– Что ты сказал? – Борис Юрьевич побагровел, рванул ворот модной рубашки, неожиданно ставший ему тесным. – Что ты сказал?

– Я сказал, что Пахомову помогли отправиться на тот свет, – буркнул Виталий. – И вы не ослышались.

Борис Юрьевич достал платок и принялся тереть всегда воспаленные глаза: наверное, сказывалось долгое сидение у монитора.

– Ты в своем уме? – проговорил он, покончив с этим занятием. – За что кому-то убивать старика?