И, помедлив, она пылко произнесла тоном едва ли не умоляющим, защищая несчастных преподавательниц:

– Они все были очень, очень хорошие! Но в приюте так трудно работать! Кто же пойдет туда? Детей же надо еще и воспитывать, а с ними просто нет сладу, с некоторыми особенно…

Тара с тревогой взглянула на мистера Фолкерка – сказать, не сказать? Сказать.

– Я сама учила младших, – поколебавшись, застенчиво прошептала она, – когда у меня было время. Но с малышами на руках, конечно, трудно думать о чем-то еще, кроме них…

– И вот тогда ты и рассказывала им сказки! – с улыбкой одобрительно кивнул мистер Фолкерк. Но какова эта Тара? И она еще рассуждает о смелости легендарных женщин из истории Англии! Да разве не отважна она сама, эта синеглазая хрупкая девочка, почти ребенок? – Наверняка все дети, и совсем малыши, и постарше, предпочитали твои чудесные сказки всему остальному…

– Да. Для них это было как самая большая награда, как праздник, – серьезно согласилась с ним Тара, и по ее лицу скользнула легкая тень улыбки, однако она вынуждена была подавить новый всхлип. – И позволяло… позволяло угомонить их… утихомирить… на какое-то время…

– Не сомневаюсь, – ласково промолвил мистер Фолкерк, не думая ее успокаивать, поскольку знал: когда успокаивают, эмоции обостряются, надо отвлекать того, кто безутешен, он должен начать думать о чем-то другом, и самое лучшее, что можно придумать для того, кто страдает, – это новые впечатления. А они у Тары уже начались, значит, скоро она успокоится, а пока пусть печали возьмут свое, в конце концов, вот так одним махом чувства не переменишь! – И все же я намерен добиваться того, чтобы к приюту прикрепили настоящих учителей, – как ни в чем не бывало делился он планами со своей спутницей намеренно деловито, рабочим, почти суровым тоном. – Как это было в прошлые годы.

– Вот будет здорово! – подхватила Тара, блестя глазами в мокрых ресницах. Влажные, ресницы ее были еще темнее. – Жаль, что пришлось уехать. Мне еще столькому хотелось бы научить малышей и многому выучиться самой!

– А много ли досталось на твою долю уроков с учителями? – все так же деловито спросил мистер Фолкерк.

– Не так уж много, – просто ответила Тара. – Но я старалась запомнить всё, что слышала, и потом обдумать. Вот и священник наш, преподобный Тэлмидж, был очень добр ко мне, я его очень внимательно слушала и всегда задавала ему вопросы. Он на все на них отвечал. Но он умер. Уже год назад… В начале прошлого лета. День был очень холодный, дождливый, дул сильный ветер…

По тому, как всё это было сказано, мистер Фолкерк понял, что в глубине души она до сих пор оплакивает эту утрату – не просто наставника, а взрослого друга.

– А что это был за священник… ваш преподобный Тэлмидж, ты не расскажешь? – деликатно спросил он, испытывая неподдельный интерес к укладу жизни в приюте и ко всему, что там делала Тара, что она чувствовала. Эта девочка просто поражала его неожиданностями, какие скрывала ее натура – богатая, впечатлительная, одаренная.

– Из пресвитерианской церкви в Челси, – охотно ответила Тара. – Пожалуй, она одна такая на весь Лондон.

– Он проводил службы у вас в приюте?

– Каждое воскресенье! А еще он приходил два-три раза в неделю, чтобы объяснять нам Писание…

Она тихонько вздохнула.

– Это было так интересно! Иногда прямо как сказка! А еще преподобный Тэдмидж давал мне разные книги.

– Выходит, ты любишь читать? – с удивлением спросил мистер Фолкерк. Хотя чему удивляться…

– Я обожаю читать! – пылко воскликнула Тара. – Но после смерти преподобного Тэлмиджа у меня не осталось ничего, кроме подаренной им Библии.