В самом деле – какой ряд вопиющих противоречий! Страна свободы, равенства, бессословности – с участием негров как животной рабочей силы в значительном числе штатов. Положение негров в Южной Америке всем известно. Мы сами видали американских джентльменов, очень серьезно и искренно доказывавших, что у негров нет человеческой души и что они только особая порода животных. Положим, в теории наши юные нигилисты и сами имеют притязание на происхождение от какой-то благодетельной обезьяны, но ведь это только в теории, досужей и праздной: на деле они благородно непоследовательны и первые возмутились бы да и возмущаются практическим приложением этой теории к неграм. Рядом с такою бесчеловечностью отношений к людям – является самый пышный расцвет человеческой изобретательности и цивилизации! Почти 80-летнее существование такого противоречия: рабства негров с принципом человеческой личной свободы, так гордо провозглашенным, – противоречия, давшего однако Америке такую массу богатства, такое значение на торговых рынках Европы, – стало наконец невыносимым диссонансом для самого общества. Северные штаты потребовали уничтожения невольничества; южные хотели удержать его, и классическая страна свободы и демократии распалась на два враждебных стана – из-за спора о свободе. Как же понималась до сих пор эта свобода, если в «стране свободы» самый простой принцип ее мог оказаться спорным?! Ну что же? Распалась так распалась, будут две федерации вместо одной: Северная без негров и Южная с неграми… Но тогда нет причины, чтобы не явилось и еще третьей, четвертой, пятой группы штатов и т. д., одним словом – североамериканская держава могла бы распасться совсем, на столько штатов, сколько их есть в Союзе, и самые штаты утратить всякий политический характер. И вот возникает новое противоречие. Федерация, в основе которой, по самому смыслу, лежит добровольное согласие, свободный союз, выдвигает начало принуждения и насилия… Являются требования и инстинкты крупного политического организма; сказывается «натура больших государств», по выражению Хомякова. Эти инстинкты были до сих пор чужды Америке. Лишенная всяких других нравственных путеводительных начал, она по крайней мере в самом принципе свободы и согласия находила до сих пор оправдание своей политической организации: это было единственно нравственной стороной, raison d’etre[24] ее бытия: если же нет согласия в «согласии», то есть в союзе, что одно и то же, – то что же это такое? Государство с атрибутами принуждения, насилия, деспотизма?!

Чарлстон, Южная Каролина, США, 1865 год

Негры не составляют настоящего повода к войне. Если б дело шло об одних неграх, то с эмансипацией их дело должно бы и кончиться. Эмансипация их неизбежна для Южных штатов; но если бы и совершилась эта эмансипация, то Северные штаты точно также не допустили бы разрыва. Известно, что некоторые штаты, в которых нет невольничества, хотели было отложиться, но федералистская армия заставила их обратиться в Союз. Дело, стало быть, в сохранении самой политической организации. Но если даже Южные штаты и покорятся, то это будет уже не прежняя, а новая политическая организация с принципом насилия и принуждения, организация союза, вскормленная, так сказать, междоусобным раздором, крещенная в братней крови!

Война Северных штатов с Южными – своими размерами как в боевых снарядах, так и в количестве жертв, превосходит все доселе известные войны – вполне достойна Америки. Это какое-то остервенение, какая-то оргия братоубийства, к которой приспособлена вся роскошь цивилизации. Как будто конечная цель последней – изобрести наибольший комфорт и удобство к самоистреблению человеческого рода! Будто необходимо было явить миру, как способны уживаться дикость и свирепство с цивилизациею – то есть показать: что такое цивилизация, опорожненная от нравственного содержания. Если der schrecklichste der Schrecken, das ist der Mensch in seinem Wahn (самый ужаснейший из ужасов – это человек в своем, безумии), то едва ли меньшим ужасом веет от цивилизации – лишенной нравственного просветительного начала. При этом заметим следующее. В Европе войны приписываются обыкновенно властолюбию, честолюбию или самолюбию правительств, и еще более правительственных лиц. На них обыкновенно сваливают историки всю вину кровопролитий. Народы, хотя и поставляют государству послушно необходимый живой и вещественный материал для войны, но до некоторой степени остаются в своей жизни, у себя дома, чуждыми этого кровавого пира или, по крайней мере, вовлекаются в него крайнею необходимостью, например вторжением неприятеля и т. п. Не то в Америке. Здесь нет такой власти, сосредоточенной в лице или в правительстве, которая бы несла на себе этот грех государства. Здесь в этом грехе участвует в равной степени все общество, здесь оно отвечает всем личным составом без исключения; здесь дело правительства есть мое, личное дело каждого: нет убежища личной совести даже и в душе человека: у него совесть правительственная, он сам весь правительство. Поэтому-то и совершается эта война в размерах до сих пор небывалых и с свирепостью личною, небывалою. Ожесточенность государственного самолюбия принята в душу каждым отдельным гражданином.