– Потешимся, Несмеяныч, – ответил он Сувору. – Только не на деревянных, а на боевых. И я свой просто так из ножен не достаю…

– Да? – подбоченился боярин Щетина. С Замятней он большой дружбы не водил никогда. – И на какой живот биться хочешь?

– А хоть на тот меч, с которым ты тут сейчас красовался. Не забоишься?

Сувор тряхнул седеющими кудрями – кого, мол, забоюсь, уж не тебя ли?.. – и смотревшему Твердиславу подумалось, что неизжитое мальчишество когда-нибудь да непременно уложит его старинного соперника в могильный курган. С вожаком охранной ватаги, которого свои-то пасутся, да с непривычным, ещё как следует не лёгшим в руку мечом… Эх!

Замятня скинул с широких плеч кожаный плащ и пошёл на боярина. Он был противником хоть куда: такой даже и Сувора, того гляди, поучит кое-чему. Весел и бесшабашен был старый боярин, Замятня – тяжек норовом и безжалостен, этот без шуток пойдёт до конца и спуску не даст… Волчок в сторонке рычал и пытался подняться на слабые ноги. Страшился за хозяина, заступиться хотел.

Некоторое время поединок вправду выглядел равным. Тем более что Щетина не держался обычая ни в коем случае не сходить с места, – знай вертелся и отступал, выгадывая пространство. И ведь подловил Замятню на чём-то таком, что не все отроки изловчились приметить. Прыжком ушёл влево, коснулся босой ногой отвесного бока ближнего валуна… и, взвившись, на лету рубанул по мечу не успевшего ответить Замятни. Так, что у того звенящая боль пронизала руку по локоть и черен вывалился из ладони. Замятня сунулся подхватить, ибо не было уговора, чем должен кончиться бой… Суворов клинок вычертил перед глазами серебряные кренделя, остановил, заставил попятиться.

– Следовало бы тебе, гардский ярл, предложить ему поставить на кон девчонку, что подарил ему конунг! – громко сказал Эгиль берсерк, пришедший взглянуть, как меряются сноровкой альдейгьюборгские удальцы. – Мало справедливости в том, что ты мог потерять добро и бился только за то, чтобы сохранить его при себе!..

Воины засмеялись.

– Твоя правда, Эгиль хёвдинг, – по-варяжски, чтобы все поняли, сказал один из датчан. – Только гардскому ярлу всё равно не пришлось бы отдавать меч, и девчонку он тоже не получил бы. Когда они договаривались, солнце уже коснулось горизонта, а такие сделки нет нужды выполнять!

Чайки кричали и дрались, деля тушу тюленя. Время от времени какой-нибудь из них удавалось вырвать кусок, и удачливая птица спешила с ним прочь, а все остальные с оглушительным гомоном неслись отнимать. Известное дело – в чужом рту кусок слаще. Вот так и случилось, что плотный клубок орущих, сцепившихся, молотящих крыльями хищниц пронёсся как раз над тем местом, где только что сравнивали мечи Замятня и Сувор. Беглянка была настигнута и под градом ударов не возмогла удержать лакомую добычу: разинула клюв оборониться, и на каменный берег между двоими бойцами влажно шлёпнулся кусок мертвечины.

Это был тюлений глаз, который жадные птицы, дорвавшиеся до падали, так и не дали друг дружке выклевать сразу, а только разодрали глазницу и вытащили когда-то зрячий комок. Теперь, изувеченный клювами и помутневший, он лежал под ногами людей и, казалось, всё ещё смотрел.

И люди невольно качнулись прочь, и многим подумалось о Богах, посылавших предостережение смертным.

Твердислав не стал дожидаться, пока кто-нибудь вслух истолкует знамение.

– Ты!.. – поднявшись с травы, прикрикнул он на Сувора. – Что затеял, смотреть срам!.. На ночь глядя мечом размахивать, чаек пугать!.. Уймись от греха!..