– А разве он не мог быть искренен? Не мог переметнуться на другую сторону, поскольку Франция его предала?

– Это он и будет утверждать. Но мир не обманешь. Придется ему сменить девиз своего рода: Pecuniae obediunt[13].

Дель Васто задумчиво посмотрел на него.

– И вы надеетесь именно на это?

Просперо выпрямился.

– Иначе я не мог бы называться человеком! Мой отец умер в изгнании, сердце его было разбито, он был гоним врагами, науськанными на него вашим прекраснодушным адмиралом.

– Возможно, события уже вышли из-под его контроля. Фрегозо действовал в интересах Франции…

– А Дориа – в интересах Фрегозо. Потому что все это его устраивало. Фрегозо – это марионетки. Мы, Адорно, – нет. Дориа не удалось бы нас переманить. Ему пришлось бы нас уничтожить.

– Это всего лишь предположение, – сказал дель Васто.

– А то, что ваш Филиппино приковал меня как преступника к веслу и готов был отдать в руки папского суда, – это тоже предположение?

– Но есть разница между самим Филиппино и его дядей. Просто у одного из них зуб на вас.

– Я удивляюсь, Альфонсо, что вы так защищаете Дориа.

Дель Васто пожал плечами:

– Не хочу, чтобы меня преследовала мысль, будто я нанял на императорскую службу алчного искателя приключений, который продаст своего господина за тридцать сребреников.

– Не стоит волноваться. Император достаточно богат, чтобы избежать такого оборота дела.

– Мне бы хотелось, чтобы для такой уверенности были более веские основания.

– Вы хотите слишком многого. Лучше бы и мне, и вам удовлетвориться тем, что есть. Хотя вряд ли у меня найдутся причины быть довольным. Вы устроили так, что папа не сможет выступить в роли нанятого Дориа убийцы; вы лишили Филиппино возможности насмерть забить меня, как ленивого раба, за веслом; теперь, скорее всего, однажды темной ночью мне вонзят нож под ребра. Так или иначе, но им по-прежнему нужна моя шкура. В этом вы можете быть уверены.

– Если это так, они горько поплатятся! – поклялся маркиз.

– И цветы возмездия распустятся на моей могиле. Это радует и согревает душу.

– Полагаю, вы не правы, Просперо. – Дель Васто в волнении положил ему руку на плечо. – Мне не хочется верить словам, которые, как сейчас ваши, продиктованы враждой. Тень императора избавила вас от отправки в цепях в Рим, она и в дальнейшем столь же надежно охранит вас. Вы – капитан у него на службе. Я напомню об этом братьям Дориа в таких выражениях, что они превратятся в ваших телохранителей.

Это было очевидным проявлением дружеского участия, и Просперо высоко оценил его. Но он отнюдь не мог счесть слова маркиза пророческими и прекратить заботиться о своей безопасности.

Лучший способ самозащиты был, по сути дела, подсказан ему Ломеллино. Он помнил, что именно тот проворчал, когда Филиппино потребовал плеть на борту «Моры»: «Хватит и того, что ты готов стащить его выкуп!» Он помнил и еще кое-что. По иронии судьбы, благодаря своей незавидной участи, Просперо в итоге получил некое преимущество перед другими пленниками. В отличие от всех остальных, плененных возле Амальфи, он не был связан честным словом. Когда его освобождали от цепей, это важное обстоятельство просто упустили из виду. Единственное, что удержало его от немедленного прыжка за борт и попытки вплавь достичь берега, – это уверенность, что его сразу же заметят и поймают. Но при некотором везении такая попытка могла увенчаться успехом в одну из темных ночей, когда галеры бросят якорь в порту. Он мог также попробовать обратиться к помощи Ломеллино, передав тому письменное обещание выкупа.