Перво-наперво предстояло разобраться с теми, кто сидел в цепях под палубой. Томас повернулся к сержанту:

– Ты и еще двое, пойдемте со мной. Остальным избавиться от трупов. Позаботьтесь, чтобы наши были отнесены в сторону для достойного погребения.

Вдвоем с Мендосой они подошли к решетке над входом в главный трюм. Снизу из-под нее доносилось невнятное бормотание вкупе с испуганными причитаниями, которые с их приближением разом смолкли. Решетка была на засове, и Томас, опустившийся на колени, чтобы его отодвинуть, мимоходом отметил предусмотрительность корсаров, которые, пристегнув гребцов к скамьям, затем на всякий случай еще и заперли их в трюме.

– Помоги-ка мне с решеткой.

Вдвоем с Мендосой они приподняли ее и отложили рядом. Томас заглянул через край и невольно поморщился от гнусной вони, тепло пахну́вшей снизу. Во чреве трюма угадывалось движение, слышалось позвякивание цепей от шевеления рук и ног. Затем в бледном потоке струящегося сверху света стали видны лица – изможденные, с сальными колтунами волос и всклокоченными бородами; по большей части белые, хотя попадались и посмуглее, что, впрочем, сложно было разобрать из-за общей чумазости. Вниз вела лестница, которая упиралась в узкий настил-куршею[18] меж двух рядов скамей вдоль каждого борта. Спустившись по ней, ближе к корме Томас различил фигуру с плеткой, а рядом – прикованного возле барабана отбивателя такта. Воин со своими сопровождающими, наклонившись, двинулся туда под поблескивающими с обеих сторон пристальными взорами.

– Слава Всевышнему, это христиане! – прохрипел чей-то голос. – Братья, братья во Христе! Освободите нас!

Теперь к ним во множестве тянулись и другие голоса; люди, звеня кандалами, умоляюще простирали руки. Некоторые, не в силах совладать с чувствами, припадали к веслам и бурно сотрясались от рыданий.

По приближении Томаса надсмотрщик выронил плеть и в боязливом поклоне притиснул к груди руки, лепеча на скверном французском:

– Господин, господин… прошу вас, умоляю…

– Где запорник? – потребовал у него Томас.

– Тут, тут, – надсмотрщик торопливо ткнул пальцем на кольцо, вделанное в днище невдалеке от прикованного барабанщика.

Томас, оттерев невольника, пробрался к нему, превозмогая тошноту от несусветной вони, что поднималась от днища. Как человек вообще способен творить и выносить такое? Палец запорника обнаружился непосредственно возле кольца. Вынув кинжал, Томас взялся выковыривать его из гнезда, а управившись, продел цепь через кольцо и бросил ее у изножья ближайшей скамейки.

– Христиане среди вас есть? – вглядываясь в лица сидящих на ней гребцов, осведомился он.

– Я! – истово кивнул крайний из них. – Я, хозяин! Из Тулона я родом.

– Освободить его, – распорядился Томас.

– И я! – поспешил сказать его сосед.

– Лжешь! – словно хлыстом стегнул его первый. – Мориск[19] он. Взят корсарами под Валенсией.

– Сержант, француза расковать. Второй пускай остается.

Мориск, потомок правивших некогда Испанией мавров, хотел было возроптать, но, видя непреклонность на лице крестоносного рыцаря, в обидчивой покорности склонил над веслом голову. Со всех сторон доносились возбужденные голоса единоверцев, стремящихся обрести волю. Если все они и впрямь братья во Христе, то на веслах из них должна остаться от силы треть – кто же погребет до Мальты? Голоса взывали, взмывали до несносного крещендо; пришлось, набрав полную грудь нечистого воздуха, рявкнуть по всей длине галеры:

– Тихо!!

Привыкшие ко вбитому кнутом послушанию, все тотчас смолкли. Томас обратился к сержанту: