Умолкает, отводя взгляд, но его мысли так очевидны сейчас. Корит себя за то, что недосмотрел. Не использовал хоть какой-нибудь шанс что-то изменить.

Папа как будто постарел на десяток лет за один вечер. Серое лицо, углубившиеся морщины – и удручающая, опустошающая тоска в глазах. Мне становится стыдно: требую от него объяснений, а ведь он и сам шокирован ничуть не меньше моего. Еще бы. Потерять лучшего друга, так нелепо, так быстро. Подхожу к нему, утыкаясь лицом в грудь.

– Безумно жаль… Я даже не осознавала, как сильно его люблю… до этого момента.

Отец стискивает меня в объятьях.

– Мы слишком часто что-то понимаем, лишь когда становится слишком поздно… – он, как маленькую, гладит по голове.

– Не представляю, как сказать об этом Дане. Он ведь ничего еще не знает, – внезапно осеняет меня. Мы вернулись в дом Ярославских уже больше часа назад, а его нет до сих пор. И захлебывающаяся от слез Ирина тоже так и не смогла до него дозвониться.

– Куда же подевался этот поганец?! – с возмущением восклицает папа. – Как можно в такой момент шляться непонятно где?!

– Не говори так! Он не виноват! – внутри все опять скручивается от боли, но теперь уже за Даниила. Бедный мой мальчик, как же он это перенесет?

– А ты еще пожалей его! Он ведь даже не попрощался с отцом!

– Я тоже не попрощалась, – стираю очередную дорожку слез, сорвавшуюся из глаз. – И ты. Никто не попрощался, пап… Если бы Даня был в курсе, что его отец болен, точно находился бы рядом. И сделал все, что мог!

– Ох, Сонечка, не знаю, что и думать, – горестно восклицает папа. – Мне то прибить хочется твоего Даню за его выходки, то сердце от жалости разрывается. Глупый мальчишка, он же однажды все поймет и не простит себе этого! Да поздно будет локти кусать!

– Андрей Сергеевич, вот любите же вы свои крылатые словечки везде вставлять! Хоть бери и учись! Я так не умею, у меня ночью язык вообще почти не шевелится.

Прозвучавший в гостиной ехидный смех воспринимается почти дико. Трудно представить что-то более неуместное сейчас. Вздрагиваю и подрываюсь навстречу Дэну. Ни я, ни отец не заметили, как он вошел. Вернулся, наконец. Только ни о какой радости по этому поводу не может быть и речи: мне страшно до жути от того, что предстоит ему рассказать.

– А по-моему, ты вполне красноречив, – хмурится отец, разглядывая парня. – Где тебя носило, Даниил? Пьяный опять. И на часы ты смотрел? Ночь давно…

– Не пьяный, а выпивший, – ухмыляется в ответ Дэн. – И на следующий ваш вопрос отвечу: да, смотрел на часы. И что? Я уже большой мальчик, не обязан ложиться спать в девять. А вот вас не ожидал здесь увидеть так поздно, – он поворачивается ко мне. – Соня, что ужин затянулся? И вы мне сегодня вместо бати решили нотации прочитать? – оглядывается по сторонам. – Где он, кстати? Отправился в кабинет за ремнем для непослушного сынка?

Отец что-то шипит сквозь зубы, но я умоляюще сжимаю его ладонь. Не время ссориться. И пусть Даня тысячу раз не прав, вразумлять его тоже не время. Потому что… потому что надо сказать совсем о другом. Вот только найти бы для этого силы…

– Соня, я не хочу сейчас разговаривать. Не готов, понимаешь? Мне надо побыть одному.

Дэн отключается прежде, чем успеваю ответить. Снова. В который уже раз за последние дни.

Я смотрю на потухший экран телефона, испытывая уже ставшую привычной боль в сердце. До слез жаль его. И нестерпимо тяжело, что ничего не могу изменить. Вообще ничего. Даниил игнорирует и меня, и папу. Даже с друзьями не общается. Заперся в доме и никуда не выходит.