–– Пойдем в сад, сестра. Пусть обед нам принесут туда. А твой Жанно… постой, не отдавай его няньке. Можно взять его с собой. Расстелим покрывало на траве, он с удовольствием поползает.

Я согласно кивнула. Погода была очень теплая, сухая, и уносить Жанно в дом мне совсем не хотелось.

–– Пойдем, Антонио.

В сад, полный фруктовых деревьев, вела усыпанная песком дорожка, а за садом начинались кофейные плантации. Благодаря им над усадьбой постоянно витал умопомрачительный аромат, будто в кофейном салоне; вдобавок к этому кофейные деревца как раз вступили в пору цветения и были покрыты множеством атласных белоснежных цветов. Сад находился на вершине холма, и там была установлена чугунная скамья, с которой можно было видеть бескрайнюю гладь серебристо-голубого океана.

Я вспомнила, что почти год назад, когда наш корабль подплывал к Сен-Пьеру, остров показался мне огромной корзиной цветов, утопающей в морских водах. Мартиника… Я почти полюбила ее теперь, такую цветущую, пропитанную солнцем. Здесь появился на свет мой сын. И хотя я совсем не представляла себе, что ждет меня впереди, и по-прежнему считала жизнь на острове скучноватой, желания вернуться во Францию у меня поубавилось. В конце концов, куда спешить? Отец, возможно, забыл обо мне. Я даже надеялась, что это так. Что касается Жанно, то где ему может быть лучше, чем здесь? Странно, но в данный момент у меня, наследницы знатного рода и громкого титула, не было на свете иного пристанища, чем эта ферма.

–– Красиво здесь, – вырвалось у меня.

–– Э-э, что теперь говорить! Красиво, но раньше было куда лучше.

–– Раньше? Когда ты работал при миссии?

–– Да. Вот это была жизнь. А нынче – одно подобие. Полиция постоянно присматривается ко мне, а ферма едва сводит концы с концами. Если б не урок, который дал мне отец Лавалетт, я б подумал о том, как одолжить денег у торговцев с Сан-Доминго.

Антонио сердито ударил огнивом, раскуривая трубку. Табак у него был местный, такой, что слезы могли выступить на глазах от его крепости, и я поспешила унести Жанно от дядюшки подальше, усадила на покрывало. Что до проблем Антонио, то мне они уже были известны: в память о своем благодетеле он не терпел рабства, поэтому его хозяйство было далеко не так доходно, как у тех плантаторов, что использовали рабский труд.

–– Но я с ними никогда не свяжусь, конечно. Чтоб я пропал! Обратиться к ним – все равно что попросить помощи у черта.

–– Почему ты так считаешь? – спросила я. – Они просто ростовщики. И то, что они обманули иезуитов, вовсе не значит, что ни у кого на свете нельзя брать в долг.

–– Дурочка! – сказал он мне, пожимая плечами. – Брать в долг – не грех, но те люди, что дают деньги в рост, – сущие дьяволы.

–– Почему?

–– Потому что одалживать под проценты запретил сам Христос. Я не знаток Писания, но уж это слышал не раз. Стало быть, если люди прямо нарушают этот запрет, как же их назвать? Люциферово отродье!

Искренняя вера сочеталась в Антонио с простонародной грубостью, но я слушала его не без внимания. Уже не раз при мне он осыпал бранью неких «проходимцев с Сан-Доминго», сознательно спланировавших, как он считал, банкротство миссии, но в этот раз, слушая брата, я вспомнила мужчину, которого встретила в Сен-Пьере еще до рождения Жанно. Он называл себя Рене Клавьером, торговцем, и сказал, что отправляется в Порт-о-Пренс… Задумчиво гладя сына по голове, я спросила Антонио, может ли этот человек быть как-то связан с людьми, погубившими отца Лавалетта.

Брат выпустил фиолетовое кольцо дыма.