– Есть предложение, – сказал я. – Поедешь со мной. Иначе ведь пропадешь, как пить дать.

– Пожалуй… – сказала она без всяких эмоций. – Мне и самой это все чаще приходит в голову… – Пытливо, открыто посмотрела мне в лицо, и в ее больших серых глазах была та самая непонятная притягательность, что раньше мне у женщин никогда не встречалась. – Вы хотите сказать, что теперь я – ваш военный трофей? Знаете, я согласна… Я же только что говорила: слишком многое из прежней жизни приходится отбросить. Лучше уж так, чем и дальше брести в неизвестность – без единой ценной вещички, которую можно променять на еду, без всякой надежды добраться до тети, с нешуточным риском попасть в руки гораздо более худших людей, чем ваши солдаты… Мне почему-то верится, что вы не будете обращаться со мной скверно и грубо… Всё. Я дошла до предела. Могло быть гораздо хуже…

Я запустил про себя длиннющую тираду в тридцать три загиба и сказал:

– Крепко ошибаешься, Линда. У меня и в мыслях не было делать тебя «военным трофеем», никогда в жизни безвыходным положением женщины не пользовался и не собираюсь. Такой уж характер дурной, и поздно меня переделывать… Я просто-напросто собираюсь тебя устроить в безопасное место. Вот и все.

– Вы хотите сказать, что в этом аду еще остались безопасные места? – спросила она не то чтобы недоверчиво, но безусловно с той же горькой иронией.

– Представь себе, – сказал я. – Веришь ты или нет, но остались, хоть и мало. Честное слово.

Она смотрела мне в глаза очень долго, пытливо. Сказала наконец:

– Почему-то я вам верю, господин майор, хоть сама себе удивляюсь…

– Вот и отлично, – сказал я, подхватывая ее нетяжелый чемоданчик. – Пошли в машину.

Она молча пошла рядом. Поравнявшись с ординарцем, я сказал:

– Вася, это Линда. Едет с нами.

– Как прикажете, товарищ майор, – как ни в чем не бывало ответил Вася и пошел следом.

Некоторое удивление он скрыть не смог, но в общем и целом оставался бесстрастным, словно куперовский индеец – непростым парнем был Вася Тычко, прекрасно знал, что жизнь – штука сложная и в ней может приключиться что угодно. И эмоциям выход давал крайне редко. Я давно уже понял: мне с ним очень повезло…

Линде я нисколечко не соврал: как ни удивительно, безопасные места здесь все же имелись, пусть и не так уж много. Женские монастыри. Мы шли по католическим областям, и они нам попадались. Нацисты были форменным образом повернуты на культе древних германских языческих богов, но христианство не искореняли под корень, у них и капелланы в армии имелись, и женские монастыри в католических областях на юге Германии (мужских, правда, не было, вернее, были, но их по пальцам можно пересчитать, и оставались там совсем уж пожилые – годных по возрасту для службы они в монахи не допускали).

Благо имелся, что называется, живой пример. Две недели назад ребята из разведвзвода моего батальона катили по Германии и узрели на обочине култыхавшую неведомо куда в совершеннейшем одиночестве немецкую девчоночку лет шести, зареванную, обсиканную. Душа и не повернулась оставить ребенка – остановились, взяли в машину, накормили, дали конфет, кое-как в конце концов разговорили. Оказалось, она шла с мамой и другими людьми, с неба налетело что-то грохочущее и громко стрекочущее, все разбежались, а мама и еще двое уснули и никак не просыпались. Сидела она, сидела возле них, проголодалась и пошла, сама не зная куда.

(Я так подозреваю, это снова повеселились наши доблестные союзнички – плохо верится, чтобы наш истребитель стал стрелять по беженцам, не слыхивал о таких случаях.)