Поезд пришёл в Петрозаводск рано утром, и уже через полчаса друзья были в порту, задержавшись на несколько минут у местного супермаркета. Там Казаков оставил почти все деньги, не снятые с карточки – они тебе ещё долго не понадобятся, уверял Сергей. Кроме тощей пачки наличных, внутренний карман куртки оттопыривал тщательно запечатанный от сырости пакет с документами – паспорт, диплом, трудовая и всё прочее, что никак нельзя было оставить в запертой квартире. Корочки эти, необходимые в той жизни, из которой Казаков сейчас бежал, сломя голову, будут, по- видимому, совершенно бесполезны там, куда он направляется.

Хотя нет, не совсем. Надо ещё устраиваться на работу в этот самый природно-исторический (или историкоэтнографический, кто их разберёт?) парк, носящий многозначительное название Бесов Нос. Узнав, что ему предстоит поступить туда, и не кем-нибудь, а маячным мастером, Казаков удивился – разве для этого он оставил не слишком благополучную, но всё же устроенную московскую жизнь, чтобы киснуть в этой забытой богом дыре? Но – выбросил из головы эти мысли, стоило «Клеверу» оторваться от петрозаводской пристани и выйти на большую воду. Ветер, сырой, стылый, пахнущий рыбой, наполнял грудь, палуба покачивалась – «дышала», как сказал Сергей – под ногами, холодные брызги хлестали по лицу… Сколько же лет он был лишён всего этого? С тех самых пор, как пропал Серёга, года с 1994-го – поездки на Кипр и прочие курорты не в счёт, конечно…

Собираясь, он упаковал самые нужные лекарства в коробку – получилось что-то очень уж много. А как иначе, если вот-вот стукнет шестьдесят? Серёга, однако, отсоветовал брать их с собой – вот увидишь, говорил он, всё это тебе не понадобятся. Рвать надо не только с прошлыми занятиями и привязанностями, но и с прошлыми недугами. После некоторых колебаний Казаков согласился – решаться так решаться, и будь что будет…

Оксане он тоже звонить не стал. Когда Серёга осторожно осведомился – есть ли у Казакова в Москве женщина? – он скривился и неохотно признал что да, есть – но пусть здесь и остаётся. А он ограничивается посылкой СМСки с коротким, ничего не объясняющим прощанием.

Так что – пёс с ним, с отсутствием комфорта, доставки на дом и прочих благ цивилизации! Тягучие, липкие нити, пытавшиеся удержать его, затянуть назад, лопались одна за другой, и с каждым таким разрывом Казаков испытывал прилив сил, словно сбрасывал с плеч, с души сдуру взятый на себя груз – и теперь освобождался, наконец…

На работу, в останкинскую студию он ничего не сообщил. Ограничился тем, что набрал Олега Мартьянова, предупредил, что сегодняшняя запись не состоится – и попросил передать, чтобы на него больше не рассчитывали. Ничего криминального в этом не было – студия по жадности директора-владельца работала исключительно по «серой» схеме, без договоров и трудовых, и даже зарплату стали переводить на карточку, а не выдавать в конвертах всего года полтора назад. Значит, никому он ничего не должен, а что теперь упомянутому директору придётся спешно искать замену, чтобы не сорвать плотный график озвучек – ну так это ведь не его, Казакова, проблемы, верно?

– И вот здесь ты собираешься меня оставить? – Казаков скептически озирал близкий берег и каменистый мыс, на котором белела свежей краской башенка маяка. – Получше местечка не нашлось?

Сергей покосился на собеседника. А ведь Пётр неискренен – нет в нём ни следа отвращения к онежскому пейзажу, которое он изображает. Не очень-то даже и старается – в голосе знакомые по той, прошлой, жизни интонации, ясно указывающие, что на самом-то деле имеется в виду нечто прямо противоположное сказанному. Нравится ему здесь, вот что – но положение обязывает, и приходится демонстрировать эдакий интеллигентский скепсис, заимствованный из восьмидесятых, когда они, по младости своей и недомыслию принимали подобные штучки за свидетельство широты ума и независимости личности. И неважно, что Сергей видит его насквозь – ноблесс облидж