– А как у нас дела с артиллерией, мастер Леру? – Пётр, услыхав мой вопрос, поперхнулся от неожиданности, решил, видимо, что я собрался заняться пиратским промыслом. Я отвернулся, пряча улыбку.

В самом деле – под «артиллерией» имелся в виду ещё один образчик стимпанка – револьверная пушка с пятью гранёными стволами. Такие называют ещё картечницами или, на французский манер, митральезами.

Орудие стояла на полубаке, на железной клёпаной треноге, и мы с Петром по очереди её опробовали – крутанули торчащую сбоку рукоять, отчего связка стволов пришла в движение, поворочали орудие, навалившись на обтянутый кожей плечевой упор, ловя в прицел стоящую шагах в двадцати рыбацкую лодку.

– Патронов пока нет. – объяснил мастер Леру. – Он хранятся под замком, на складе. Чугунные гранаты, калибр полтора дюйма – сам проверял, подходят к этой малышке. Вот сюда, сверху, вставляете обойму с десятком патронов – и огонь!

Он похлопал митральезу по бронзовому цилиндрическому казённику, из которого вверх-вбок торчала горловина патроноприёмника.

– Вот и опробуем. – я кивнул. – Откатаем мерную милю, уйдём за острова и там уж постреляем вволю. Прихватите десяток пустых бочонков, будут нам вместо мишеней….

– Сделаем, господин. Завтра в это же время жду вас здесь. А сейчас извините, много работы…

Намёк был ясен. Мы пожали корабелу руку – шершавую, крепкую, как доска – и полезли по лесенке с борта «Штральзунда» на твёрдую землю.

На верфь мы отправились с утра пораньше. Матушка Спуль подала к столу в гостиной типичный континентальный завтрак – кофе, бекон, глазунья из двух яиц с ломтиком бекона, поджаренные хлебцы с ежевичным джемом. Дожидавшийся за оградой фиакр доставил нас через весь город, на восточную окраину, где располагались судовые мастерские и верфи.

Всю дорогу Пётр вертел головой, озираясь по сторонам – всё-таки утренний Зурбаган разительно отличается от вечернего. То он спрашивал о какой-нибудь лавочке или здании; то обращал внимание на женские наряды, словно сошедшими о страниц иллюстрированных журналов и модных каталогов викторианских времён, то привставал на сиденье и махал несуществующей шляпой, приветствуя взвод таможенных стрелков, марширующих под командой офицера в синем сюртуке и высоком, с лаковым козырьком, кепи. По дороге нам попались трое велосипедистов – одетые в твидовые клетчатые пиджаки поверх кокетливых жилетов и пузырящиеся на бёдрах бриджи, они старательно крутили педали своих «пенни-фартингов», сидя верхом на огромных передних колёсах. Зрелище это удивило не только нас – лошадь, влекущая наш экипаж, захрапела и шарахнулась в сторону, отчего фиакр едва не зацепил осью фонарный столб. Кучер предотвратил столкновение, обложив «циклиста» (так, кажется, называли в дореволюционной ещё России любителей двухколёсной езды?) нехорошими зурбаганскими словами.

На верфи нас ждал «Штральзунд», заново покрашенный, со старательно отполированными и покрытым лаком планширем и надраенной до солнечного блеска медяшкой. Но, главное, конечно, было в паровике, для установки которого пришлось расширить кормовую рубку и примерно вдвое урезать и без того тесный центральный кокпит. Мастер Леру раскочегарил маленький котёл, сдвинул рычаг, подающий пар в цилиндры – а когда я вдоволь налюбовался вращающимся гребным винтом и мельтешащими шариками регулятора Уатта, торчащего поверх кожуха паровика – дёрнул на обшитую кожей петлю. Вверх ударила струя пара, гудок, переполошившиеся чайки заметались над нашими головами – готово!

Мы договорились о назначенных на завтра испытаниях, и совсем, было, покинули территорию верфи, как в стороне, возле стоящей на стапеле большой яхты, мелькнула знакомая фигурка.