Он подозвал Бэнсона. Спросил на ухо:

– Ты деньги переложил в мешок или опять пояс распарывать надо?

– Переложил.

– Хорошо. Достань шесть фунтов.

Взял деньги, скрытно, тая золото в горсти, вложил его в руку хозяина.

– На содержание лошадей, на три года. Сам ты, как вижу, не голодаешь, так что лишнего не даю, чтоб не ввести в искушение. Что ж, всё понятно?

Отец и сын, переглянувшись, согласно кивнули. Монеты скрылись в одежде, даже не звякнув. Отец подошёл к лошадям, сын побежал за водой. Послышался деревянный стук вёдер.

Поспешным шагом приблизился староста.

– Здравствуй, добрый человек, – Альба не дал ему раскрыть рта. – Прими привет от нашего монастыря. – И, повернувшись к Бэнсону, запустил руку в мешочек.

На неуверенно вытянутую ладонь старосты лёг столбик монет. Глаза у него расширились.

– Коней мы разводим, – медленно, нараспев, принялся рассказывать Альба. – А когда кобылы год за годом кроются жеребцами из своего же табуна – это не хорошо. Потомство слабое. И настоятель наш отправил помалу голов в дальние земли. У вас здесь и воздух хорош, и трава. Так ты этого вот человека от работ и налогов освободи, пусть на благо церкви поработает. Жеребят пусть растит, мы за ними присылать будем. Ну и, конечно, тебе будем передавать приветы. Это возможно?

Староста закивал, набрал воздуха в грудь, готовясь заговорить, но мастер взял его за локоть:

– Вот и прекрасно, сын мой, вот и прекрасно. Пойдём-ка, бумаги, какие следует, подпишем…

Из селения Альба и Бэнсон вышли под вечер.

Недалеко отшагали, и вот появилась пустая земля с охранными вешками: частная собственность. Альба смело шагнул в высокие травы и, приминая их, двинулся напрямик к вершине большого холма. Бэнсон шёл рядом. На плече у него, лёжа на животе, спал Симеон. Макушка его упиралась Бэнсону в шею, ручки свисали на спину и грудь, а ножки свешивались по сторонам Бэнсоновой могучей руки, которую он поднял, положив широкую, как лопата, ладонь, на худенькую, тёплую спинку. Шёл плавно, придерживая безмятежно почивающего человечка.

Перевалили через макушку холма. Внизу открылись белеющие тёсаным камнем постройки. Усадьба. Стены надёжные, прочные. На одной из них, если вглядеться, чёрный штришок человека. Не зря он там, очевидно. Из-за угла выметнулся всадник, выправился ровненько на идущих. Погнал коня влёт. Так разогнался, что не сумел сдержать, успел только, дёрнув узду, увести на сторону. Промчался мимо. Вернулся, зло заорал:

– Кто травы здесь топчет? Кто такие?

Симеон сонно вскинул голову. Бэнсон отчётливей прижал его ладонью к плечу. Альба, завесив лицо капюшоном, шёл, как шёл. Всадник, не дождавшись ответа, выругался изумлённо, поднял плеть, послал лошадь к монаху, гибко выгнул тело для злого удара. Монах вдруг шагнул в сторону, мягко и быстро. Прыгнул спиной назад, развернулся, оставив в добром ярде, в стороне от себя, свистящий удар. Поймал уходящую лошадь за уздцы, дёрнул вбок и назад. Она толчком занесла круп, так, что всадник едва не вылетел из седла, всхрапнула, обнажив жёлтые крупные зубы. А мастер, не выпуская из руки узды, прыгнул и второй рукой ухватил её за хвост. И, прогнувшись спиной назад, дёрнул на себя одновременно и хвост и узду. Лошадь пошла боком, вразножку, а монах, мимолётно приблизив лицо к горячим её, чёрным ноздрям, коротко и утробно простонал по-волчьи, и узду вверх подёрнул. Лошадь, всё ещё вразножку занося круп, вскинулась на дыбы. И вот здесь уже коричневый человек, подхватив дальнее от себя переднее копыто, дёрнул его к себе и, подпрыгнув, плечом, всем телом, толкнул лошадь в бок, ударив в то место, что перед коленом у всадника. Бэнсон, расширив глаза и приоткрыв в изумлении рот, наблюдал, как лошадь, подвернувшись в воздухе набок, всей тушей валится наземь. Судорожно взбрыкивая, на четвереньках, отскакивал от неё, оглядываясь, – чтобы не придавила, – выпрыгнувший из седла всадник.