Царица предстает молодой и прекрасной. Как графиня в парижском эпизоде. Как Екатерина II в момент переворота. «Сердца неслись к ее престолу» – утверждение, тождественное обожанию подданных, которым была окружена императрица при жизни.

Так описана Клеопатра, сообщившая о своем желании приступить к «торгу страстному». Но так же вела себя и Екатерина Алексеевна, испытывая, кто из будущих заговорщиков (некоторые мнили себя, а иные и являлись ее избранниками) готов пожертвовать собой ради возведения на престол своей госпожи. С античных времен женщина служит скрытым синонимом власти. Обладание ею, получение ее иносказательно трактуются как приобретение венца, борьба за него. Отсюда «странные сближенья» в «Графе Нулине» с событиями 1825 года и с шекспировской «Лукрецией», посвященной изгнанию царей из Рима. Описание Клеопатры сохраняет этот мотив:

Слово «блаженство» часто употреблялось в агитации тайных обществ. На собраниях «в ненастные дни» рассуждали о «грядущем блаженстве», которое ждет Россию под республиканским правлением. «Купить» его можно кровью – своей и тирана. К этому же смысловому узлу тяготеет и слово «равенство», которое царица предлагает «восстановить» между собой и любовниками, готовыми заплатить жизнью. Именно «восстановить», поскольку изначально, в соответствии с просветительской философией, все люди были равны, а потом цари «похитили» себе право распоряжаться другими.

Перечисление будущих любовников Клеопатры очерчивает круг тех, кто попадет в число заговорщиков. «Флавий, воин смелый» – эдакий римский аналог Михаилу Федоровичу Орлову или Михаилу Сергеевичу Лунину. «Критон, младой мудрец… певец Харит, Киприды и Амура» – за этим образом и Вильгельм Карлович Кюхельбекер, и Бестужев, и Александр Иванович Одоевский, и, наконец, сам Пушкин.

а это все безымянные мальчики, которые попали в тайные общества, сами не ведая причины своего недовольства.

В данном случае, Клеопатра – Судьба, которая выбирает лучших и не щадит их.

пропуск сделан поэтом совсем не случайно. Ах да, «матерь наслаждений», но что подразумевалось там, где ныне многоточие? «Клянусь…» «Клятва Горациев» – самая республиканская картина Жака Луи Давида 1784 года, хорошо известная в России по гравюрам. Канун французской революции, художник в Риме, исторический ветер веет над ним, еще не став вьюгой, еще не принеся с собой Бонапарта, еще не обдавая гарью оставленной Москвы. Большие надежды.

Мы заранее знаем: «Глава счастливцев отпадет» – «иных уж нет, а те далече» – кому на виселицу, кому в Сибирь.

У клятвы Клеопатры есть одна особенность. Царица обращается не только к «мощной Киприде», она призывает: «И вы, подземные цари, / И боги грозного Аида» – то есть силы нижнего мира. Египетская владычица выступает их эмиссаром и просит покровительства у ада, именно ему она «неслыханно служит». Так ее образ приобретает налет инфернальности, как у старой графини в «Пиковой даме».

Расковав переворотом 1762 года, свержением законного, пусть и слабого государя, темные силы – «богов грозного Аида», Екатерина II приглашает их в русскую историю. «Ее великолепие ослепляло, – писал Пушкин, – приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее владычество… Много было званых и много избранных»