– Какие напоследок будут у вас пожелания? – следуя установленным правилам, сухо осведомился Глеб Парамонович.

– Кофе с шартрезом и сигару, будьте любезны, – съязвил поручик.

– Охрана, препроводите арестованного в тюремный замок, – распорядился полицмейстер.

Офицер встал, демонстративно заложил руки за спину и, насвистывая мелодию популярного ставропольского композитора Василия Беневского «Плещут холодные волны», сопровождаемый конвоем, покинул кабинет.

Почти следом явился Ефим Андреевич Поляничко с докладом о проведенном обыске в доме № 5 по Европейскому переулку. В списке найденных вещей на квартире господина Бронислава Арнольдовича Васильчикова, находящегося в чине поручика драгунского полка, числились: бутылки винные и коньячные пустые, числом 19 штук, разрозненные предметы женского туалета, календарь-ежегодник частью с вырванными листами за прошлый 1906 год, игральные карты с изображением обнаженных дам, журналы с картинками непристойного содержания: «Тайны жизни» и «Всемирный юмор», а также исполненная на заказ глиняная фигурка нагло улыбающегося толстопузого кота далеко не пуританского вида, на причинном месте которого красовалась надпись: «Бронька – кот бесстыжий!» Протокол заканчивался словами: «запрещенных к обороту предметов не найдено и не изъято».

К утру известие о гибели аптечного магната и ростовщика облетело стотысячный город. Такого здесь не помнили давно. В губернском центре, случалось, убивали. Главным образом это происходило в пьяной драке или из-за ревности – горячими выходцами с Кавказских гор. Намеренное, хладнокровное и расчетливое душегубство средь бела дня являло собой вызов тихому патриархальному укладу южной провинции России. Неслыханная жестокость и дерзость возмутила православный город двух монастырей и семнадцати церквей. Народ негодовал.

Недавно назначенный государем императором губернатор Петр Францевич Рейнбот до сих пор чувствовал себя не на своем месте главным образом оттого, что его постоянно сравнивали с предшественником, правившим хлебным краем целых семнадцать лет, которого помнили и до сих пор любили. Личностью покойный генерал-губернатор был незаурядной. Человек-скала. Город и вся губерния расцвели при нем, как роза в благородном вине. Тишь да гладь, да божья благодать. Спасибо ему большое и мир праху его.

Только благополучие это было показушным, а на самом деле проблем покойник после себя оставил предостаточно. Взять хотя бы улицы и дороги. Весной и осенью чуть ли не в самом центре грязь да темень, а про Ташлу и Форштадт вообще говорить нечего. Городские трущобы. А трактиров, домов питейных, штофных, подвальчиков, закусочных да обжорок понаоткрывал столько, что скоро монахини и гимназистки к бражничеству пристрастятся. А запретить – только попробуй! Раскричатся: «Мы акцизы исправно платим, закон не нарушаем!» Вот и закрой теперь.

Об уездных больницах да школах лучше и не вспоминать. Поэтому-то и приходилось вставать чуть свет и засиживаться за полночь, когда тушили электрические фонари на проспекте. Ко всем проблемам не хватало только участившихся ограблений почтовых карет и прибывшего почти неделю назад вагона с двумя трупами французских подданных. А тут еще и вчерашнее циничное убийство.

Губернатор тронул колокольчик. За дверью правитель канцелярии молча кивнул в сторону полицмейстера. Дверь бесшумно отворилась, и полицейский начальник, достав из бювара какие-то бумажки и надев пенсне, путаясь от волнения в строчках, тихим, неуверенным голосом начал зачитывать доклад о происшествиях, случившихся в губернии за последние сутки. Но тут же был остановлен: