– Театр в том виде, в котором он есть сейчас, Миша, – строго сказал режиссер, – это изобретение наших предков. Тех самых, которым удалось скрыться на Земле и которые еще обладали достаточными знаниями и технологиями. И вот одним теплым летним вечером в Древней Греции… Впрочем, а скажи-ка мне для начала, как ты нашел свою маску и что потом делал?

– В общем, я разбирал завалы, – начал я, инстинктивно ощупывая приросший к лицу кусок маски. Он был все там же, под правым глазом… Раздражая и отвлекая от неожиданно сменившего тему разговора главрежа. – В куче мусора я и нашел эту маску. Надел ее на себя, начал дурачиться…

– Кусок маски, – поправив меня, медленно кивнул режиссер. – Что тебя в нем привлекло? Почему ты решил нацепить его на себя?

– Ну-у… – протянул я. – Вначале это была целая маска, а потом, когда я решил снять ее с себя, то она порвалась, и остался только вот этот кусок под глазом…

Я вновь машинально потрогал себя за щеку – изрядно затвердевшая пластина, которая наощупь уже меньше всего напоминала папье-маше, по-прежнему находилась все там же. Софокл меня разбери, неужели это и впрямь теперь на всю жизнь, как шрам?

– Видимо, кто-то таким образом пытался ее сохранить, – тем временем задумчиво рассуждал Артемий Викторович. – Спрятал фрагмент ценной маски в дешевой поделке. И как только нашелся обладатель, вся внешняя труха облетела, раскрыв истинную личину Труффальдино… Так что, говоришь, ты начал делать дальше?

– Цитировал отрывки из пьес, – я почувствовал, как краснею. – А первую главу «Онегина» целиком прочел, увлекся…

– Вот! – неожиданно громко отреагировал Артемий Викторович и даже указательный палец вверх назидательно поднял. – Вот!

– Что? – я беспомощно развел в стороны руки.

– Ты играл! – торжественно сказал режиссер, и в его глазах, как мне показалось, сверкнула искра безумия. – И это работает только здесь, в театре!

– Что работает? – я действительно не понимал, о чем он говорит, а потому был сбит с толку.

– Умение обращаться с энергией толпы, Миша, – улыбнулся Артемий Викторович, отвечая на мой вопрос. – Вот для чего наши предки создали театр.

– Так… – я не знал, как еще реагировать. – А можно подробнее?

– Та комната, Миша, – режиссер показал рукой примерно в сторону той самой костюмерной, – она не просто так копирует сцену. Пока перед зрителями идет действо, на антисцене… да-да, не морщись, она именно так и называется! Так вот, на антисцене открывается портал. И он тем сильнее, чем больше мы собираем эмоций зрителей. Звучит… эм-м, необычно, но это так. Портал держится дольше, он более стабильный, и связь между измерениями устойчива. Что же до того, что ты в одиночку открыл проход… Это вполне объяснимо: антисцена долго стояла без дела и впитала твои собственные эмоции, когда ты там декламировал «Онегина». И я так думаю, что повторить это теперь невозможно. А жаль, конечно…

– То есть проход в другой мир больше не откроется совсем? – я сам не заметил, как начал рассуждать об этих странных вещах, будто это самая что ни на есть обыденность. В принципе, все было логично – маски, театр как энергостанция для работающих порталов, актерская игра и эмоции зрителей в качестве топлива…

– Не так, – помотал головой Артемий Викторович, отвечая на мой вопрос. – Театр не использовался по назначению почти сотню лет, вот антисцена и сработала на минимальную нагрузку… При этом она, правда, показала тебе двух мощных хутхэнов, и это не очень понятно. Видимо, это тоже какой-то побочный эффект долгого простоя. Обычно нас не выбрасывает в те места, где обитают сильнейшие из хутхэнов, и мы сражаемся с рядовыми их армии, если использовать привычную терминологию… Или даже с простыми гражданскими, мы же не знаем, как у них происходит разделение общества, когда нет войны. Но это все не так важно – теперь, когда мы вернули себе театр с антисценой, будем ставить спектакли перед зрителями, открывать портал и сражаться.