Геннадий не стал уточнять, что имеется в виду под словом «связь». Да, шутка получилась что надо.

– Я ничего не знал. – Как будто если бы знал, что-то изменилось бы.

– Эта молодежь… – посочувствовал Кобелек – возможно, даже искренне.

– Уверен, что она была не в курсе его похождений. – Заканчивая фразу, Цветков понял: Кобелек уже что-то нарыл. Не по тройному убийству, нет, – там все было чисто, а если не совсем чисто, то контора его прикроет. Нежелательная информация касалась Марии.

– А я не уверен, – сказал Кобелек и снова не слишком убедительно изобразил сочувствие. – При ее-то болезни…

Цветкова будто ударили под дых рессорой.

– Какой болезни?

– А вы и об этом не знали? – Кобелек воззрился на него со странным выражением, словно слегка осуждал за то, что «коллега» оказался плохим папочкой.

– О чем, черт подери?!

– О том, что ей требуется пересадка почки.

Иногда его охватывала уверенность, что привычная упорядоченная жизнь похожа на стену, возведенную из плохо подогнанных камней и без цемента. Стоит выдернуть один камень – и все полетит к хренам собачьим. До поры до времени спасает только то, что таких стен несколько. Но однажды начнет рушиться последняя, и тогда конец.

Геннадий Цветков пережил нечто подобное уже трижды. В результате очутился – кто бы мог подумать, когда он был молодым! – на специфической службе, без семьи, без матери и отца, без друзей и даже без дома, который хоть в малейшей степени вызывал бы ощущение уюта. Безликая служебная квартира не в счет – не более чем гостиничный номер на пути к смерти, и это еще в лучшем случае. Как бы не сделаться бродягой…

Понятное дело, начальству подобные расклады нравились. Он был почти идеальным воплощением их представлений об исполнителях для «непрозрачных операций». Личная история стерта, в общедоступных и труднодоступных базах данных отсутствует, не отягощен сколько-нибудь заметным имуществом, не замечен ни в чем предосудительном и как будто не имеет мотивов чересчур сильно цепляться за бренное существование. Семья и дети? Ну, это в прошлом, а если отчасти и в настоящем, то отношения эпизодические и прохладные. Лучше бы, конечно, их вообще не было, но нельзя же требовать, чтобы живые (пока) оперативные работники превратились в химер в буквальном смысле слова.

Да и не совсем он исполнитель, а в силу специфики работы «в поле» просто обязан проявлять изрядную самостоятельность в действиях и принятии решений. Тяжелая у него работа, нервная. Не для впечатлительных. Но крайне нужная. На самых, можно сказать, передовых позициях в сражении с новыми вызовами. Под конец времен прогресс подсовывал роду людскому очередное искушение. И праведником быть необязательно, лучше даже наоборот. Полезнее для здоровья… Много ли таких, что устоят? Оказалось, не много. И с каждым днем все меньше – по мере того как снижаются показатели продолжительности жизни на отравленной старушке Земле, а подпольная хирургия расцветает пышным цветом. Не говоря уже о вкладе «продвинутых» стран, целиком отдавшихся прогрессу и узаконивших трансплантацию. Но прогресс оказался любовником, склонным к садо-мазо…

Не о том он думал. Совсем не о том. Но машинка внутри догадывалась, по какой причине. Он пытался вытеснить из памяти последний разговор с бывшей женой. Тщетно.

– Почему ты мне не сказала?

– А зачем?

– Затем, что я ее отец.

– Последние пятнадцать лет ты об этом редко вспоминал!

– Не вспоминал, потому что ты была против!

– А, так это я виновата? Вот и катись!

– Сейчас разговор не о нас, а о Марии. Помощь нужна ей.