– Ты делаешь все, что он скажет, как будто ты не самостоятельная личность, а запрограммированный автомат, – Клисс решил сыграть на ее самолюбии. – Странно, ты ведь кажешься неглупой девушкой, ты журналистка! Неужели сама не чувствуешь, что эта авантюра с манокарской девчонкой дурно пахнет? Кто такой для тебя Эмми?

– Эмми – единственный, кто мне помог, – прищурив обрамленные толстыми красными тычинками глаза, процедила Лейла. – А все остальные – дерьмо, они для меня пальцем пошевелить не хотели, только трепались. Я сделаю все, что он скажет, и мне наплевать, что ты об этом думаешь. А если будешь про него гадости говорить, я попрошу Хинара забить тебе кляп в глотку.

Она не стала отрицать, что авантюра с девчонкой дурно пахнет, – это Саймон отметил уже после, когда утихла обида. Косвенное подтверждение того, что он связался с шайкой преступников. И ладно бы за хороший куш, а то ведь ему пока ни гроша не заплатили и вдобавок изуродовали!

– Видишь, какое у меня лицо? – пожаловался Саймон в перерыве между просмотром двух дурацких историй про Умазайку. – Разве можно жить в таком виде? Это ведь ад!

Если удастся добиться от Лейлы сочувствия, с ней будет проще – Саймон умел манипулировать теми, кто его жалел.

– Пластические операции делают запросто. – Ничуть не тронутая девушка взяла со стола бутылку с шоколадной сандой, которую принесла с собой, плеснула в стакан. – Об аде ты ничего не знаешь. Ад – это когда у тебя кости полужидкие, как студень, и ты не можешь двигаться без сервокостюма и понимаешь, что это навсегда, потому что неизлечимо.

– Так не бывает, – возразил Саймон. – Сейчас все излечимо.

– Не все. Одна моя подруга этим болела. Ее звали Дина Вански. Ее мать облучилась на Асклобе, когда была беременная, и не стала, дура, делать аборт из религиозных соображений, хотя врачи ее уговаривали.

– Из ваших коммунистов? – Он еще не потерял надежды установить с помощницей Эмми доверительные отношения.

– Вански христиане, но у них вилла недалеко от коммунистического поселка. Я знала Дину Вански. – Лейла гибко потянулась, коснувшись лопатками спинки стула, потом взяла пульт, и на экране опять появился круглый, желтый в красный горошек домик Умазайки, уже опротивевший Саймону до чертиков. – Смотри давай!

Не дождешься от нее сострадания. Зато после ее ухода Клисс придумал, как решить проблему с зеркалом: занавесил его своей курткой.

Извилистая улица петляла среди спиралевидно закрученных зданий с пандусами вместо лестниц: традиционная желийская архитектура, весь этот район принадлежит желийцам. Пространство меж построек заполняли сугробы и композиции из камней, какие на Желе считаются произведениями искусства. Когда Тина, Стив и Поль проходили мимо, ближайшая композиция пошевелилась – погруженный в созерцание желиец. Пока он стоял неподвижно, его можно было принять в сумерках за одно из причудливых нагромождений кусков мрамора, гранита и кварца; даже Тина с ее сверхострым зрением не сразу распознала в нем живое существо. Фонарей здесь не было, желийцы в них не нуждались: их органы восприятия позволяли свободно ориентироваться в темноте.

Еще один изгиб – и открылась набережная канала с цветной светящейся водой. Над каналом плавали голограммы, их отражения превращали воду в переливчатую поверхность неясной природы. Город затоплен искусственным светом, далеко отодвинутое небо кажется сиреневым и блеклым.

– …На Манокаре мне делать нечего, реформы мало что изменили. Хорошо, сняты бессмысленные запреты, отменены телесные наказания, информационной блокады больше нет – но люди остались прежними, с теми же барьерами и предрассудками. Вы заметили, что многих манокарцев одно мое присутствие загоняет в ступор?