– Ладно, ладно. – Он отвернулся от моря. Накрапывал дождь.

Шагая впереди, она направлялась к отелю, тихо напевая что-то себе под нос.

– Постой! – окликнул он.

Она застыла. Не обернулась. Лишь слышала, как удалялся его голос.

– Кто-то в воде, – кричал он, – кто-то тонет!

Ноги не слушались ее. Она слышала, как он побежал прочь.

– Жди здесь! – кричал он. – Сейчас вернусь! Там кто-то в воде! Кажется, женщина!

– Позовем спасателей!

– Никого нет! Поздно! – он со всех ног несся к воде.

– Вернись! – кричала она. – Там никого нет! Вернись, не надо!

– Не переживай, я сейчас! – отозвался он. – Вон там женщина тонет, видишь?

Сгущался туман, на песке чертил узоры дождь, из глубины вод поднималось сияние. Он бежал к воде, и женщина в черном купальнике бежала за ним, бросив все вещи, умоляя и захлебываясь слезами.

– Не надо! – кричала она, простирая к нему руки.

Он скрылся среди черных волн.

Женщина в черном купальнике ждала на берегу, под дождем.

В шесть часов среди туч промелькнуло солнце. Слышалась барабанная дробь дождя, стучавшего по воде.

В глубине моря шевельнулось белое свечение.

Нечто из пены, водорослей, с длинными прядями зеленых волос, качалось на мелководье. В колеблющемся мерцании, на дне, покоился мужчина.

Такой хрупкий. Пузырилась пена. Мелькала галька, билась о гемисферы кораллов, словно ускользающая мысль, и исчезала. Мужчины. Хрупкие. Ломаются, как куклы. Ничего особенного в них нет. Всего минута под водой, и им становится плохо, они уже не замечают ничего вокруг, только брыкаются и раскрывают рот, а затем перестают двигаться. Совсем. Как странно. Столько дней ждать, и ради чего?

Что с ним теперь делать? Голова болтается, рот распахнут, глаза тоже, взгляд застыл, а кожа бледнеет. Глупый мужчина, просыпайся! Очнись!

Вода закружила его.

Мужчина безвольно обмяк, и рот его был широко раскрыт.

Зеленоволосое, фосфоресцирующее создание отступилось от него.

Освободило его. Волна принесла тело назад, на берег. К жене, что ждала его под холодным дождем.

Дождь барабанил по черной воде.

Было слышно, как под свинцовым небом, в сумерках, на берегу кричит женщина.

«Ах, – древний прах колыхнулся в волнах, – как же это по-женски! Ей он тоже больше не нужен!»

В семь часов хлынул ливень. Стало темно, совсем холодно, и в отелях на всем побережье включили отопление.

Это случилось в 19З2 году, во время Великой депрессии, в самую тяжкую ее пору. Мы сели в свой «Бьюик» 1928 года выпуска и двинулись на запад – мать, отец, мой брат Скип и я. И однажды остановились в мотеле, который потом всегда называли «Мотелем куриных откровений».

Этот мотель, по словам отца, и сам был точно апокалиптическое видение, однако самое главное – у его хозяев была курица, умевшая «писать» совершенно библейские пророчества на снесенных ею яйцах, и это получалось у нее столь же непроизвольно, как непроизвольно исторгают пророчества по поводу Всевышнего, Времени и Вечности трясуны-пятидесятники, корчась и вопя в безумном экстазе во время своих молитвенных радений, словно пророчества эти с болью рвутся у них изнутри наружу, ищут выхода через рот, проступают сквозь кожу.

У всех от рождения свой дар, но с тех пор мне кажется, что куры – самые таинственные из бессловесных тварей. Особенно несушки. Ведь они умудряются – то ли намеренно, то ли чисто интуитивно – передавать людям послания свыше и как бы «пишут» их аккуратным почерком на яичной скорлупе, под которой, чуть вздрагивая во сне, ждут своего часа зародыши цыплят.

В ту долгую осень 19З2 года, когда, подкачав колеса и подтянув ремень вентилятора, мы полетели по шоссе номер 66, то понятия не имели, что где-то впереди нас ждет этот мотель и там – самая потрясающая курица в мире.