Потом уже в три ночи погнала его спать, он все играл, сказала, чтобы глаза свои берег, и он сразу послушался. Он ко мне, конечно, приглядывался, что-то во мне было необычное, но я была такая легкая и веселая, – естественная, и он понял, что это не игра.

Он думает, что я все время играю с ним, не верит мне.

В общем, я поняла, что с мужчинами надо быть нежной и ласковой. А я либо ревную, кричу, выгоняю, либо, когда все уляжется, хожу сама собой довольная. А надо мужика ублажать. Порхать, смеяться, петь песни, обнимать, но так немножко – поверхностно, не страстно. И вот он же оттаял. А то был напряжен, когда встречал.

И надо иногда, хоть раз в месяц, ходить в институт красоты. Чтобы выходить оттуда словно бы новорожденной.

И еще надо – любить своего мужчину, которого тебе дала судьба.

Все так просто.

Легко и просто.

Ну вот такие утренние размышления, которыми, как я поняла, в фейсбуке делиться не надо.

…сегодня позвонила мама, сказала, что ее выписали из больницы. Муж прислал эсэмэску, что сел в поезд и скоро уже, через несколько суток, приедет. Позвонил сын и несказанно меня обрадовал, сказав, что… (ну, это уж совсем личное, об этом промолчу). Позвонили от режиссера и продюсера, что сценарный договор со мной подписан. Из Питера звонила моя лучшая подруга. И только один человек, засевший в моем сердце занозой, – не позвонил.

Ночью муж объявил, что уходит от нее.

– Мне что, ему морду набить?! – спросил он, этот чрезмерный человек.

Она промолчала и молча ушла в свою комнату. Всю ночь слушала, как там, в соседней комнате, собирают ли вещи. Не испугалась, нет. Даже интересно было.

Утром тихо выскользнула из дома и поехала на работу.

День начинался странно. Приехала на работу, а там лежит на столе заявление от ее заместительницы на увольнение. Лежит еще со вчерашнего дня. То есть, когда уходил от нее муж, в это же время ее заместительница писала заявление тоже на уход от нее.

Потом пришел очень приятный человек из Литвы, бывший католический монах, он жил во Франции, в ордене молчальников, потом у иезуитов. Принес рукопись.

Она долго говорила с ним. Ей хотелось от него узнать, каково это – умея говорить, промолчать всю жизнь. Ей нравились чрезмерные люди. Люди, куда-то уходящие, уезжающие, экспериментирующие над собой, своей жизнью и судьбой. Пришла ее заместительница и сказала, что да, действительно уходит, уезжает, не хочет так жить, хочет быть одна. Уедет куда-то в деревню и будет смотреть на то, как падает снег зимой, а весной вскрываются реки. Ей надо это увидеть собственными глазами. Иначе она не выживет. Что ей надоела цивилизация.

Куда-то они все, эти чрезмерные люди, убегали, думая, что там, куда они убегут, будет легче.

Потом она пошла на выставку книги одного знакомого белорусского художника. И они так хорошо посмотрели всю выставку вместе. Когда она спрашивала его, в какой технике сделана та или иная работа, он подробно рассказывал ей, как это делается. Каждую технику он подолгу изучал, шел в помощники к тому, кто умел делать это, и постепенно учился. Он делал несколько работ в той технике, которой научался, и переходил – уходил – к другой.

На выставку пришел человек, который умел делать оригами. Он объяснил им, что оригами – это древнее японское искусство складывания из бумаги. Из тысячной купюры он моментально сложил слона – с бумажными бивнями, хвостом, ушами. По дороге к метро он говорил, говорил. Как сделает оригами к театральной постановке, где будет все бумажное – дома, машины, столы, стулья, и герои тоже будут бумажными, они будут лежать, сидеть и ходить. Ей хотелось спросить: а слова будут тоже бумажные? И он вдруг ответил на не произнесенный ею вопрос, что слова в этой театральной постановке не нужны. Он хотел затащить ее тут же к себе на Сокол, где была его мастерская, чтобы показать свои работы.