– Пожалуйста. Уходи. Уходи хоть сейчас!.. Кто тебя не пускает? Я тебя не держу. Я понимаю, что насильно удержать все равно невозможно. И я не хочу ловить тебя на слове, что ты свое решение, может, еще отменишь, потому что это слово вырвалось у тебя нечаянно, сгоряча, под влиянием моих слез.

– Но, Валюшенция, суть дела еще не в этом. Суть дела вот в чем. Будем глубже смотреть на вещи. Ты существо замечательное, чистое, честное, чуткое, благородное, я вполне сознаю это, и я очень ценю это в тебе. Но ты очень привязываешься ко мне, ты привыкаешь ко мне как к мужу и любишь меня как мужа, хотя по справедливости я этого, конечно, не заслуживаю. Теперь допусти на момент, что в один прекрасный день возвращается твой настоящий муж, доктор. Что ты тогда будешь делать? Долг жены и матери обяжет тебя вернуться к нему, а ты, привязавшись ко мне, не сможешь порвать со мной.

– Не беспокойся, – сказала Валя уверенно. – Я этого не сделаю. Я своего мужа очень люблю, и я никогда ему не изменю.

Шурыгин с остановившимся в горле смехом уставился на нее.

– А то, что ты сейчас делаешь со мной, это не измена мужу?

– Нет.

– А что же это?

– Это я спасаю его детей… и своих, конечно.

Минуту они сидели молча, не глядя друг на друга.

– Материально, – наконец заговорил Шурыгин, отведя глаза в сторону и вниз, – материально я постараюсь продолжать помогать тебе, хотя, конечно, уже не в таких размерах, как раньше, потому что все-таки ведь…

– Мне от вас ничего не нужно, ничего… – перебила его Валя, дрожа. – И ту пеструю летнюю блузку, которую вы мне тогда подарили, я тоже могу вам вернуть…

– Валя! Что ты говоришь? Ты интеллигентная женщина! Ты жена доктора и сама когда-то училась на курсах! Опомнись!

Но она не хотела слушать его. Очевидно, желание во что бы то ни стало досадить ему всецело поглотило ее. И в первый раз увидел он в ее засверкавших глазах злобу.

– Могу и с детей своих снять платья из вашей бумазеи, ботинки из вашей кожи… Пусть голые сидят, пусть босые ходят… Пусть простужаются, пусть умирают… Все равно мне с детьми теперь ничего больше не остается, как броситься в Москву-реку.

Шурыгин молчал, с терпеливым вниманием доктора следил за ней, за нарастанием в ней злобы. Это хорошо, когда женщина начинает злиться. Лишь бы не плакала.

– Что же вы молчите? – с раздражением спросила она. – Говорите что-нибудь!

– Что я могу сказать? – повел бровями Шурыгин. – Я могу сказать только то, что сознаю себя кругом виноватым.

– Но тогда я вас не совсем понимаю, – сказала она. – Скажите определенно: мы расходимся или нет?

– Конечно расходимся, – тихо, но твердо ответил Шурыгин. – Это уж бесповоротно. Мои обстоятельства так сложились.

– «Обстоятельства»! Ха-ха-ха! У него «обстоятельства»! Какие же это у вас «обстоятельства»?

– Валечка, не будем говорить об этом. Все равно этого уже ничем не поправить.

– Ах да, я и забыла, что «без объяснения причин». Вот оно когда вам пригодилось, это «без объяснения причин»! Я заранее знала, что такой финал будет. Конечно, раз вы познакомились со мной на бульваре…

– Валя, при чем тут бульвар?

– Конечно, если вы нашли себе молоденькую… Недаром сняли бороду, выбрились, помолодились, я сразу заметила.

– Валя! При чем тут молоденькая? Молоденькие хуже. Их еще долго нужно учить, прежде чем от них начнешь брать то, что они могут дать.

– Фу, какая мерзость!

– Мерзость это или не мерзость, но только это так.

– Вот какое у вас, у мужчин, понятие о любви!

– Да, у нас такое понятие о любви, у нас такое.

Она с гадливостью посмотрела на него. Это ему понравилось: легче порвет, скорее уйдет… Надо ей еще помочь в этом. И он сказал: