Так что прогулки по снегу можно смело откладывать. Я задубею раньше, чем спущусь с крыльца. Оставалось сидение дома. С чашкой чая или какао (порошка было у нас не так и много, его приходилось экономить, все же экзотика для этих мест) и книгой в руках. Ну или можно порисовать, подумать, повязать. Все. Никаких других развлечений. Да я, собственно, и не умела ничего из того, чем развлекались местные барышни. Ни танцевала, ни пела, ни играла на инструментах. Совершенно неприспособленная землянка оказалась, как я частенько подшучивала над самой собой.

Даже теперь, в те дни, когда погода портилась окончательно, я не могла найти себе разнообразные занятия. Все было чрезвычайно однотипно. Мой распорядок дня практически не менялся. Я просыпалась утром, с помощью прислуги мылась и приводила себя в порядок, переодевалась в скромное домашнее платье из мягкой ткани, завязывала волосы в аккуратный пучок, завтракала. Затем шла читать в местное книгохранилище, где пыльные полки были заполнены томами, которые, казалось, хранили в себе целые миры.

Потом, в зависимости от погоды, я выходила гулять, прохаживаясь перед домом и вдоль высаженной неподалеку аллеи, где деревья, обнаженные от листвы, стояли, как стражи, охраняющие покой усадьбы. Их голые ветви, скрипящие на ветру, напоминали мне о том, как быстро проходит время, и как природа готовится к зимнему сну. Иногда я останавливалась, прислоняясь к одному из стволов, и закрывала глаза, позволяя себе на мгновение забыть о своих заботах. Холодный воздух наполнял легкие, и я чувствовала, как он проникает в самую душу, очищая от тревог.

Если погода не располагала к прогулкам, я оставалась в своей комнате и вязала. Вязание я обнаружила в одной из гостиных. Это было что-то вроде шарфа, только вывязанное в неизвестной мне манере, с узорами, которые казались мне загадочными. Я пыталась повторить эти узоры, продолжая вещь уже так, как умела, стараясь не думать о том, что это может быть неуместно. Каждый стежок приносил мне успокоение, и я чувствовала, как напряжение уходит, оставляя только тепло и уют.

В одном из ящиков старого секретера я обнаружила незаконченную вышивку. Пяльцы, обтянутые желтоватым льном, хранили фрагмент узора – переплетение виноградных лоз с ягодами из бордового шелка. Нитки, спрятанные в жестяной шкатулке, переливались десятком оттенков: от серебра до глубокого индиго. Я с удовольствием взялась за вышивку по вечерам, когда камин уже разгорелся, и мягкий свет лампы создавал уютную атмосферу. Я закончила вышивку довольно быстро, и, когда последний стежок был сделан, гордость наполнила меня.

Потом – обед. После – снова книги. Ужин. И спать.

Дважды за те недели, что я провела здесь, у меня побывали гости – соседи-аристократы. Они приезжали полюбоваться на новую соседку, как будто я была не просто хозяйкой, а живой диковинкой, выставленной на показ. Их наряды, изысканные и дорогие, сверкали на свету, а манеры были безупречны. Как сказал глава одной из семей, эта усадьба считалась давно заброшенной, и никто не ожидал, что здесь вдруг появится новая хозяйка. Я чувствовала себя как в аквариуме, когда их любопытные взгляды скользили по мне, оценивая, как я справляюсь с этой ролью. Я старалась держаться уверенно, но внутри меня росло смятение.

Все. Больше никаких развлечений у меня не имелось Гости, одетые в роскошные наряды, с изысканными манерами, намекали на то, что весной все изменится. И так как я – дама незамужняя, то моей руки начнут просить все охотники за наследством. Их слова звучали как предостережение и одновременно как насмешка. Меня возможность выйти замуж интересовала мало. В отличие от необходимости выживать в жестких, можно даже сказать, даже жестоких условиях. Но тут уж мне надо было беспокоиться самой о своей жизни и судьбе.