Переполненная впечатлениями о Москве и москвичах, Марина по секрету, на ушко сообщала маме и сестрам: «Мой успех был необычайным, и Робер не мог этого вынести. Он не покидал гостиничный номер, а я одна разъезжала по приемам, пресс-конференциям. Все, что бы я там ни говорила, вызывало бурный восторг, аплодисменты…»

Так впервые Москва вмешалась в судьбу Влади, став «лобным местом», на котором схлестнулись характеры вчерашних пылких влюбленных. Позже этот город еще не однажды сыграет роковую роль в жизни Марины Поляковой-Байдаровой.

Впрочем, Оссейн объяснял разрыв не жестким состязанием амбиций, а более прозаичными причинами: «Огромное семейное гнездо Поляковых в Maisons-Laffitte… вечно полное людьми, шумом и застольем… Как в забытой русской сказке, слезы перемежались радостью, праздник – ностальгией… Но был ли этот уютный дом с властной, волевой тещей моим? Было ли в нем место для меня? Едва я спрашивал Марину: «Ты меня любишь?», не дослушав моего вопроса, она на сто ладов отвечала: «Да, да, да!» Когда я почувствовал, что играю роль любящего главы семьи, которой у меня нет, я решил прервать этот спектакль, как неудачно поставленный самой жизнью… Нельзя строить отношения, когда лишь один человек готов на все ради другого, а второй… Я искренне и беззаветно любил Марину. А что она испытывала ко мне, так и осталось для меня загадкой… Мне кажется, она так и не смогла расстаться со своим детством, мамой и домом, ничего не хотела менять в своей размеренной жизни ради меня. По этой причине мы не сумели свить общее гнездо».

Марина заочно возражала: «У меня были надежды иметь шестерых детей, организовать свой театр. А он стремился только делать кино. Детей иметь не хотел… Просто мы были очень молодые… Я надеялась, что нашла человека, похожего на моего отца: сильного главу семьи с твердой рукой. Робер же вне своей профессии уклонялся от принятия каких-либо решений, и я вынуждена была быть и его женой, и его доверенным лицом, и матерью, и правой рукой – одним словом, единственной хозяйкой в доме…»

Дети? О них Робер, разумеется, упоминал, но так, походя: «Постоянно выясняя, кто прав, кто виноват, мы прожили четыре года. Но были и победы – мы вместе снялись в девяти фильмах, сумели произвести на свет двух сыновей – Игоря и Петра…»

Окончательно они расстались в один вечер, после очередной затяжной и скверной ссоры. Потом он собрал свои вещи. Марина вызвалась проводить его до моста, где ждали друзья, согласившиеся дать ему временный приют. Шли молча. Кивнули друг другу на прощание. Робер медленно перешел мост. Обнялся с друзьями, потом обернулся – она так и стояла одна, как ему показалось, одинокая и растерянная…

Милица Евгеньевна, скорее всего, тайком торжествовала: сбылись ее печальные пророчества относительно непродолжительности замужества дочери. Сестры отнеслись к изменениям в супружеской жизни Марины по-разному. Ольга, например, ругала младшенькую, говорила, что она поступает поспешно и глупо. Елена была уверена, что лучшая партия Марину еще ждет впереди…

«Колдунья» сделала Марину звездой, трезво оценивал расстановку сил Оссейн, а я же продолжал отрабатывать в кино прочно закрепившийся за мной образ сомнительной личности, играл фашистских офицеров, бандитов, преступников и прочий сброд.

Правда, интерес ко всему русскому Робер отнюдь не утратил. Как-то, находясь в качестве гостя на Каннском кинофестивале, он с большим вниманием смотрел картину Станислава Ростоцкого «На семи ветрах». Фильм показался ему трогательным, чистым, война переплеталась с темой любви. А юная исполнительница роли главной героини вообще выглядела прелестно.