Мы с Филей вошли и я ощутила себя в сказке про Пинокио в каморке папы Карло. Всюду были стружки, деревяшки и непередаваемо прекрасный запах древесины. Если не обращать внимание на толстый слой древесной пыли, что была абсолютно везде и милым завиткам стружки, обильно украшающим пол, то можно было заметить и изделия, над которыми трудился мастер.

— Скрипки! — восторженно выдохнула я, проходя мимо потрясающих изделий. Дотрагиваться до них было страшно, настолько изящными, прекрасными, искусными они были. — У этого мастера невероятный талант!

— Благодарю, мне лестно это слышать, — услышала я приятный мужской голос, но не смогла увидеть его обладателя. — Проходите и заранее прошу прощения за бардак. Никогда не хватает времени тут прибраться, а доверить это кому-то другому не могу. Все время есть страх, что выбросят что-то нужное.

— Понимаю, — улыбнулась я, пробираясь через все то, что оказывалось преградой. Несколько раз мне даже посчастливилось не стать на гвоздь, а вот Филимон ударился о молоток и возмутился достаточно громко и нецензурно.

— О, — первое, что я услышала, когда, наконец, добралась до Эприна. — Такая же прекрасная, как и скрипки. Я поражен. Что столь чудесное создание делает в моем доме?

— Мне безусловно лестно, но я по делу. К вам не так давно приезжала проверка, я бы хотела услышать подробности этого визита, — сказала я и улыбнулась. Не улыбнуться было невозможно, несколько древесных завитков застряли в русых волосах мужчины, добавляя его образу сказочности, а эти серые, почти стеклянные глаза, идеально ровный, острый нос, широкие брови… Создавалось ощущение, что не он папа Карло, а кто-то другой, а перед нами сидит никто иной, как тот самый деревянный мальчик. И стоит ему солгать, как его нос тут же вырастет.

— Хм, всего лишь, — глаза Эприна стали грустными так быстро, что я ощутила невозможное — укол совести. Что за новости? Работа — есть работа. Мне нужны сведения, а не жалость к мужчине.

— А давно ли вы выходили на улицу? — неожиданно для себя спросила я.

— Ммм, — не понял меня Эприн.

— Судя по мастерской и, простите меня, Вашему внешнему виду, Вы давненько не видели солнечного света, — сказала я, руками демонстрируя все, что творится вокруг.

— Думаю, вы правы, — прищурился мужчина, глядя на свои руки, потом по сторонам и улыбнулся лучезарной улыбкой, после которой совершенно не имел никакого значения тот бедлам, что творился вокруг. Только серые глаза и чарующая улыбка. Я слышала раньше о том, что люди творческих профессий способны на подобный шарм, не зря же девушки толпами снимают трусики перед такими творцами еще до того, как они заходят в комнату. Это какое-то внутреннее свечение озаряющее этот мир. И когда я поймала себя на том, что и мои трусики сами собой поползли вниз, вздрогнула, одернула себя и прогнала это марево из смеси обаяния и таланта. В первую очередь работа, а где он живет я запомнила.

— Замечательно! В таком случае, собирайтесь, жду Вас через десять минут внизу. Я тут всего пару дней, буду рада, если проведете мне коротенькую экскурсию, — говорила я, а сама смотрела на его шею, потом нырнула взглядом в приоткрытую рубашку и остановилась чуть пониже ремня, — по самым интересным местам.

И, кажется, слишком томно звучал мой голос в этот момент, потому что Филимон кашлянул, а мужчина загадочно улыбнулся. А, плевать. Хорош, ничего не скажешь.

Я ретировалась в холл, по другому этот экспресс побег не назвать. Но в чем точно не было никаких сомнений, останься я там еще на несколько минут и экскурсию уже совершал бы он и по моему телу. Голод, знаете ли, не тетка. А сексуальный не особо от пищевого отличается. А в этом прекрасном мире еще и гаремы… Фантазия разыгралась сама собой. Я в огромном кресле, мужчина с опахалом справа, мужчина с опахалом слева, еще один делает мне массаж ступни, четвертый массирует мне руки, а пятый… Ох, ну что ты творишь, безобразник! Одень обратно на меня трусики, медленнее, медленнее одевай!