– Да что может понадобиться мужчине от такой красавицы? – вмешалась фру Принслоо. – Жениться он хочет, вот что! Слушайте, коммандант, я все вам растолкую.

– Хорошо, тетушка, но покороче, если можно, – у меня мало времени.

Фру утвердительно кивнула, но не могу сказать, что ее рассказ вышел кратким. Когда она наконец прервалась, чтобы перевести дыхание, Ретиф задумчиво произнес:

– Я все понял, и вам, молодые люди, говорить ничего не надо. Идемте-ка повидаем Анри Марэ. Если он не безумнее, чем обычно, думаю, мы убедим его прислушаться к голосу разума.

Мы отправились к фургону Марэ, стоявшему в конце ряда. Отец Мари сидел на облучке и кромсал табак перочинным ножом.

– Добрый день, Аллан, – поздоровался он, ибо после моего возвращения мы с ним не виделись. – Как съездили?

Я не успел ничего ответить: коммандант выступил вперед и сразу перешел к делу.

– Оставим любезности, Анри, мы пришли поговорить не о поездке Аллана. Мы хотим обсудить его свадьбу, что намного важнее. Он вместе со мной отправляется в понедельник в Зулуленд, как и вы, и просит разрешения жениться на вашей дочери завтра, в воскресенье, за день до выезда.

– Воскресенье – день для молитвы, а не для принесения брачной клятвы, – хмуро ответил Марэ. – Кроме того, Мари станет совершеннолетней в понедельник, а до тех пор мое обещание Господу сохраняет силу.

– Да мой передник на вашу клятву! – вскричала фру Принслоо, тыча засаленной тряпкой ему в лицо. – Неужто вы думаете, будто Богу есть дело до глупой клятвы, которую вы дали вашему беспутному племянничку? Глядите, Анри Марэ, как бы Он не превратил эту клятву в камень, что свалится вам на голову и пробьет ее, точно скорлупу ореха.

– Придержите свой злокозненный язык, фру! – гневно бросил Марэ. – Еще не хватало, чтобы такие, как вы, учили меня моим обязанностям перед совестью и перед моей дочерью!

– Нет, я буду учить, раз уж вы сами научиться не в состоянии! – Старая фру подбоченилась и приготовилась было продолжить свою речь, но Ретиф поспешил ее оттеснить.

– Хватит! Никаких ссор! – велел он. – Анри Марэ, ваше отношение к этим молодым людям, которые любят друг друга, поистине непозволительно. Вы разрешаете им обвенчаться завтра или нет?

– Нет, коммандант, не разрешаю. По закону я имею власть над своей дочерью, покуда она не станет совершеннолетней. И я отказываюсь дать согласие на ее брак с треклятым англичанином. Вдобавок пастор Сельерс уехал, значит обвенчать их некому.

– Странно слышать от вас такие слова, минхеер Марэ, – негромко произнес Ретиф, – в особенности если вспомнить все, что этот «треклятый англичанин» сделал для вас и ваших близких. Мне ведь эта история известна в подробностях, хоть и не от него самого. Ладно, слушайте. Вы ссылаетесь на закон, и я, как коммандант, вынужден принять такое обоснование. Но завтра после полуночи, как вы сами только что сказали, закон перестанет принуждать вашу дочь к повиновению. Посему утром в понедельник, если пастор к тому времени не появится в лагере, а эти двое не откажутся от своего желания, я их обвенчаю при всем честном народе. Будучи коммандантом, я имею на это право.

Тут с Марэ случился очередной приступ яростного безумия, столь для него характерный; лично мне кажется, что эти припадки свидетельствовали о его душевном нездоровье. Как ни удивительно, на сей раз он обрушился на бедняжку Мари – осыпал ее бранью и страшными проклятиями за то, что она осмелилась нарушить его волю и не вышла замуж за Эрнанду Перейру. Он призывал на голову дочери всевозможные кары, кричал, что она никогда не понесет ребенка, а если и понесет, ее дитя умрет. Словом, он наговорил много такого, о чем неприятно вспоминать.