И Евграф Иванович направился домой, а дорожный пеший досуг занял, обдумывая предстоящее внушение Чёмику. С одной стороны, нельзя многого требовать от собачонки размером с ладонь. И Чёмик смертельно боится людей в мундирах – тоже надо принять во внимание. Что они ему сделали, какой подлой штукой напугали – того уж никогда не узнать: Чёмик, конечно, всё, ну почти всё понимает, что ему говоришь, но вот сказать может о вещах только самых примитивных, собачьих… И не сказать, собственно – сообщить. Так что смягчающих обстоятельств достаточно. Однако же и проступок налицо. Оставлять проступок без наказания опасно: если приучил пса лаять на чужих или там не бегать без разрешения на улицу – должен исполнять. Попустишь здесь – опять разболтается. И дисциплина необходима. Что бы там ни говорили, каждый должен помнить о своих обязанностях. Если ты пёс, ты обязан защищать хозяина, который тебя кормит, и принятое под охрану географическое пространство, свою собачью территорию, само собой, тоже. Вот взять хотя бы нас, шкрабов. Переход от проблем Чёмика к нашим не может быть обиден: если все согласны, что живую собственность следует кормить, то наш хозяин, областное правительство, иного мнения. Оно ставит над нами грандиозный эксперимент: сотням учителей сначала пообещало поднять зарплату, а потом почти перестало её платить. Зачем перестало – если в корень смотреть, отбросив всю эту болтовню о банкротстве региональных бюджетов? А посмотреть, что из этого получится. Тогда это типично научный подход, вообще-то удивительный для правительства, во всём ином весьма далёкого от академизма: вся наука построена на любопытстве, и надо сказать, обычно вполне безобидном… А тут выяснилось: ничего не происходит, люди работают и практически без зарплаты, а начальство их ещё больше шпыняет, чтобы выполняли всё новые инструкции – и на редкость идиотские; глупее были, говорят, только в эпоху дурной хрущевской политехнизации средней школы. Быдло мы – как были, так и остались быдлом, волы бессловесные. Слава Богу, теперь он не может и себя расценивать только так, себе-то он вернул хоть частицу самоуважения. Пусть другие пресмыкаются, а он, хоть на старости-то лет, а познал радость бунта! Не в той сфере, правда, где мечталось, да и бунта ли…
Евграф Иванович тихонько прикрывает за собой калитку. Перед ним в предрассветных сумерках сереет асфальтовая дорожка, по ней от крыльца медленно движется чёрный пушистый комок. Это проштрафившийся Чёмик ползёт навстречу хозяину и повелителю.
За окном совсем уж рассвело, отчего я не могу заснуть? Ведь получилась, как было запланировано, а то, ради чего всё и затевалось – роскошно вышло, блистательно, недаром же я чуть сознание не потерял! А почему чуть? По-настоящему ведь, о всякой осторожности забыв, отключился на несколько минут. Блаженных минут, надо признать – ради этого стоило рисковать. И заплатить за такое не жалко. Конечно же, за наслаждение нужно платить. Я готов. Эта бессонница – …нет, она скорее напоминает ночь после вручения диплома, когда я не мог заснуть от счастья. И всё-таки не стоит себя обманывать – слишком разные вещи… Никакого сравнения с первым случаем, лучше бы тот назвать инцидентом: тогда ведь – сущая нелепость, сумасшествие какое-то, безумие. Жалкая, нелепая драка, постыдные судороги… Что за радость там была? Разве что радость мести. Но очевидно, и это уже без всяких сомнений, что я не создан для радости мести. Месть утолена. Как там в Библии? Око за око, зуб за зуб. Ты поступила так со мной, теперь вашего полку убыло. Вас, пошлых, развратных, Крым, Рим и медные трубы прошедших сорокалетних девок, сорокалетних красоток! Сегодня осуществилась вторая половина мести. Ты отняла у меня животное счастье, ты унизила меня, высмеяла, ограбила – я не могу до тебя добраться, да мне и не осмелиться на это, но я уже потихоньку освобождаюсь – и жалкие твои подобия возвращают мне то, что ты отняла у меня. И они не смогут теперь ни с кем так поступить, как ты поступила со мной.