- Он действительно нравится тебе?

И я вновь вздрогнула: слишком внезапный вопрос, слишком много в голосе … грусти? Борясь с сомнениями, я подняла взгляд, чтобы окунуться в это зеленое море обрамленное золотистым песком. А все слова пропали не то чтобы из голоса — из разума. Алмариан — его взгляд слишком печальный, слишком серьезный и слишком нежный. Никогда еще раньше никто так не смотрел на меня. Он называл меня «моя леди». Но ведь не мог же он…

– Сережа правда нравится тебе? – повторил он. Спроси кто угодно это еще несколько недель назад… я бы все равно не ответила, так как об этих чувствах никто не должен был знать. А теперь не хочу отвечать, но, кажется, по другой причине. Могу только неопределенно мотнуть головой и вновь отвернуться, прикусывая губу. Потому что есть еще нечто, что никто не должен знать. Почти никто. Но если Алмариан узнает. Поймет, как я обманывала. Нет. Скрывала правду.

- Нетактичный вопрос, да? - эльф вернул голосу беззаботность, вот только фальшь прекрасно слышалась.

- Угук, - выдавила из себя.

Алмариан опять куда-то отошел. Не знаю почему, но сейчас эльф казался мне особо взвинченным и нервным. Он медленно поднимался из-за стола, как будто с неохотой, потом еще постоял несколько секунд, явно колеблясь, вздохнул, губу прикусил, посмотрел на меня так, что захотелось прижать к себе, сказать, что все в порядке. Эта странная нежность, что разливает по душе. Но это ведь просто беспокойство? Да? Нет… Но стоило поймать мне мысль об этом самом «нет» за хвостик, как Алмариан, бросив еще один печальный взгляд, опять ушел.

Ну а мы с Сережей остались, и я снова вернулась за стол. Хорошо, что хоть закуски тут вкусные, явно же эльфа придётся ждать в молчании…

Впрочем, я ошибалась.

Котов заговорил со мной почти сразу же.

- Знаешь, Осокина, - неожиданно обратился ко мне Серёжа, и я вздрогнула. Вообще-то раньше мне нравилось, когда меня называли по фамилии и я даже мечтала, что однажды и Серёжа ко мне обратится таким вот образом: это казалось таким романтичным, чем-то из добрых ламповых романов о школьной любви. "Я люблю тебя, Осокина!" - должен был признаться Серёжа ещё в школьные годы, и это прозвучало бы прекрасно...

Но сейчас моя фамилия из его уст звучала холодно, и это обращение подчёркивало отстранённость Серёжи.

- Что? - поторопила я задумавшегося Котова. О чём думала я, понятно, а вот почему замолк он? - Продолжай...

- Вообще-то, мне всё равно, что ты думаешь, но меня бесит, как уверенно этот негодяй говорит о том, что я в чём-то виноват! - прошипел Серёжа сквозь зубы и сжал пальцы в кулаки так, что костяшки побелили.

- О нет, он так не говорит, - поспешила успокоить я Котова, но от жестом остановил меня и продолжил:

- Он думает и говорит именно так. Потому что он друг Вороники, а именно она сотворила со мной это, - он неопределённо провёл рукой вдоль себя, словно Вороника как-то физически изуродовала его, и это было заметно. - Я расскажу, как всё было на самом деле! Расскажу, как рассказывал сотню раз, но никто мне не поверил! Но в этот раз мне поверишь ты! - он посмотрел на меня с какой-то яростью и ненавистью, направленной, возможно, и не на меня вовсе, а на Алмариана и Воронику. Серёже отчаянно хотелось, наконец, рассказать историю благодарному слушателю, только и всего. Я оказалась на этом месте случайно, как мог оказаться любой другой человек.

Но и этого мне казалось достаточно! Пусть Котов выговорится! Возможно, ему полегчает, и он перестанет так злобно смотреть!

- Я слушаю, Серёж, - мягко подбодрила его я.