– Так точно, господин ротмистр.

– Так вот она сбывается, ваша мечта! – кивнул он в сторону границы.

– Так точно, сбывается.

– Тогда в чем дело? Не чувствую энтузиазма.

– Попытаюсь проявлять его в бою.

– Вот это верно.

Чолданов попытался улыбнуться, однако улыбки не получилось. Курбатов чувствовал, что волнуется штаб-ротмистр, как никто другой из стрелков, но успокоил себя надеждой, что это пройдет. Князь мало что знал об этом парне, зато при каждой встрече с ним старался подольше задержать взгляд на его лице. У Чолданова было особое лицо, по которому можно было проследить генезис степных славян, в чьих жилах славянской крови было куда меньше, нежели половецкой, кипчацкой или печенежской.

Подъесаул Кульчицкий. Его имение осталось где-то на правом берегу Днепра, неподалеку от Черкасс. Когда Курбатов опасался разоблачительного вида изнеженных рук, то прежде всего имел в виду Кульчицкого – холеного аристократа, зараженного неистребимым польским гонором. Для него тоже пришлось заготавливать документы лейтенанта. Выдавать его за «кухаркиного сына» – рядового – было бы сущим безумием.

Подпоручик Власевич. Манеры этого верзилы казались всем окружающим столь же грубыми и неприятными, как и его израненное фурункулами багрово-серое лицо. Зато на стрельбище равных ему не было. В поединке снайперов он мог противостоять любому таежному охотнику.

Поручик Матвеев уже стоял с рацией за спиной. Курбатов должен был оставить его на конспиративной квартире в поселке недалеко от Читы. Вместе с ним оставался и подпоручик Вознов, прекрасный взрывник. Им предстояло провести три диверсии на железной дороге и взорвать какое-нибудь предприятие. Любое, на выбор: «Для расшатывания большевистских нервов» – как объяснил Курбатову полковник Родзаевский. После этого оба могли возвращаться в Маньчжурию, оставив рацию в надежном месте для новой группы, которая должна прийти через месяц. Однако Вознов попросил ротмистра, чтобы тот взял его с собой в Германию. И Курбатов решил, что он задержит группу в районе Читы, они вместе проведут диверсии и пойдут дальше. Оставив в Чите только радиста.

Рядом с Возновым, в форме рядового красноармейца, стоял самый старший в группе по чину подполковник Реутов. Командир группы задержался возле него дольше, чем возле других, совершенно забыв, что тем самым ставит Реутова в неловкое положение. Вроде бы больше, чем всем остальным, не доверяет. А повода для этого Реутов ему не давал, уж он-то не из новичков. В армию генерала Семенова Реутов попал, добравшись до Приморья из далекой Персии. Семнадцати лет от роду он уже был унтер-офицером Дикой дивизии. Он участвовал в «корниловском» походе на Петроград, после неудачи которого бежал в Туркестан, где в чине поручика, а затем капитана служил в Закаспийской белой армии.

Несмотря на пройденную подготовку, диверсант, как показалось Курбатову, из него так и не получился. Хороший строевой офицер – это да, но не более. Однако в рейд он рвался, как никто другой. Да и Родзаевский настоял, ссылаясь на то, что Реутов успел побывать в нескольких частях России, привык к походной жизни, а главное, в трудное время может заменить командира группы.

И, наконец, последним, одиннадцатым, в этом строю стоял подпоручик барон фон Тирбах, племянник того самого генерал-майора фон Тирбаха, который в Гражданскую командовал Особой карательной дивизией армии атамана Семенова. Его отец барон фон Тирбах – промышленник, успевший обзавестись в Харбине двумя отелями и рестораном, – долгое время просто-напросто не признавал Виктора своим сыном, хотя мать – невесть как попавшая сначала в Хабаровск, а затем в Харбин прибалтийская немка, нанявшаяся гувернанткой в дом барона, – долго и упорно добивалась этого.