А «Средиземноморский экспресс» невозмутимо продолжал свой путь по заснеженным землям Бургундии…

Орхидея резко проснулась – кто-то дернул дверь купе. Она едва успела заметить огромный силуэт в дверном проеме на фоне освещенного коридора, и на нее тут же навалилась огромная бородатая масса, пахнущая «Ирисом Флоренции» и английским табаком. Казалось, у этого существа так же много рук, как у Шивы, оно произносило на незнакомом языке какие-то слова, напоминавшие нежные обращения, вроде «моя голубка» и «душа моей жизни»…

Задыхающаяся, зацелованная, Орхидея вначале полностью растерялась, но потом смогла наконец оторваться от него и так пронзительно завизжала, что нападавший отскочил. И тут же заявил обидчивым тоном:

– Голубка моя! Зачем заставлять так страдать твоего Гришу, который очень тебя любит?

Мгновенно осознав, что она имеет дело с тем самым русским, которого так боялась звезда из «Буфф Паризьен», Орхидея хотела сразу же покончить с этим недоразумением, но этот тип вдруг с непостижимой нелогичностью закрыл ей рот здоровенной, как тарелка, ручищей с целью предотвратить новый крик. Однако и первого оказалось достаточно. Через мгновение в купе загорелся свет, и в него ворвалась дама в сиреневом халате и бигудях, размахивая зонтом, который она, не колеблясь, обрушила серебряной рукояткой в виде головы утки на череп возмутителя спокойствия.

Оглушенный, тот ослабил хватку, и Орхидее удалось спихнуть его на ковер. Вскочив, она набросила на себя домашний халат, который прихватила, убегая, и, поддерживаемая той, которая отважно пришла ей на помощь, вышла в коридор, где уже собрался весь вагон. За исключением, конечно же, Лидии д’Оврэ, пребывавшей, без сомнения, в особо глубоком сне… либо не пожелавшей даже пальцем шевельнуть…

Зрелище, которое представляли собой собравшиеся пассажиры, оказалось весьма живописным: повсюду пестрели разноцветные халаты и копны вздыбленных ночных причесок. Все говорили хором, но всеобщим объектом внимания был Пьер Бо, которого только что подняли и усадили на сиденье и который медленно приходил в себя благодаря стараниям пожилого господина с бородкой и в пенсне, давшего ему испить содержимого своего дорожного флакончика.

Расталкивая всех, Орхидея бросилась к нему:

– Вы ранены? Что произошло?

– Слегка оглушен, – ответил пожилой господин, во второй раз вставляя горлышко флакона в рот проводника. – Это животное напало на него, – добавил он, указывая на некое доисторическое существо, сплошь покрытое волосами от русской папахи до середины груди, где заканчивалась его длинная борода, и которое с огромным трудом удерживали два пассажира.

Орхидея встала на колени перед Пьером:

– Мой бедный друг! Почему он на вас напал?

Несмотря на затуманенный разум и колющую боль, Пьер, видя такую заботу, не смог сдержать восхищенной улыбки:

– Не знаю!.. Я только увидел, как из другого вагона пришел этот русский грубиян. Он велел мне сообщить, здесь ли едет мадемуазель д’Оврэ и какой у нее номер купе. Я, естественно, отказался отвечать… Тогда он повернулся к этому человеку, шедшему за ним следом, и крикнул: «Игорь!» Я увидел… огромный поднимающийся кулак… а затем ничего! Вас побеспокоили, мадам Бланшар?

– Да. Какой-то монстр вышиб дверь моего купе и набросился на меня, приговаривая какие-то слова, которые я не могла понять. И я не знаю, что все это может означать.

– Во всяком случае, теперь он посидит тихо в течение какого-то времени! – сказала дама, чей зонтик пришел на помощь Орхидее и которая стояла теперь, закрывая собой вход в купе, где произошла драма. Она тут же бросилась к проводнику: