Берестень резко обернулась у самой двери и сказала с горькой завистью, кивнув на руки Веры – красивые, с длинными пальцами, с аккуратненько подстриженными, лаком не покрытыми ногтями:

– Одно обручальное, другое с бриллиантиком… Муж подарил?

Тут уж пришел черед Веры Михайловны усмехаться с тайной горечью:

– Вам больше подарили. Да вы не поняли. Поймете еще… но поздно будет.

Впрочем, кажется, дверь за Берестень закрылась чуть раньше, чем она это сказала. Последнее слово осталось не за Верой.

Та хлопнула с досадой по пачке историй болезни на своем столе:

– А вот посмотрим! Посмотрим еще, кто кого.

Она и сама толком не знала, кто – кого… Не войну же этой «мамочке» объявлять.

После разговора с Берестень Вера Михайловна долго не могла успокоиться. Все время ловила себя на том, что продолжала спор с Берестень, мысленно задавала ей какие-то вопросы, предлагала помощь… Потом вспоминала, что та по дурости, по незнанию пьет коньяк (надеясь, что расширение сосудов вызовет выкидыш?!. Дичь какая-то…), и какой стресс при этом испытывает малыш, и злилась на горе-мамку. А потом еще сильнее злилась на себя: надо найти подход к этой девице, а вот не хотелось, совсем не хотелось снова, с разбега упереться в железобетон ее взгляда, ее голоса, ее подлого решения.

Наконец, Вера встала, встряхнулась и решительно подошла к шкафу, начала сортировать и расставлять по порядку истории болезни. Достала список с указанием палат, время от времени с ним сверяясь, занималась этим рутинным, но действующим как успокоительное делом. Машинально перелистывала истории, перечитывала собственные назначения, результаты анализов… Думала о других мамочках, о нормальных, о тех, кто носит себя, как хрупкий сосуд, боясь стряхнуть бесценное содержимое. Перестраховываясь порой, требуя к себе особого отношения, повышенного внимания к своему состоянию… Они были не просто понятны Вере, но даже и особо любимы за эти многочисленные разнообразные «паньски вытребеньки». Потому что на самом деле все эти «капризы» – проявления мощного материнского инстинкта, перед которым несущественно, просто ничтожно все остальное.

Берестень с ее холодным сопротивлением законам природы противоречила Вериному представлению о жизни, выпадала из ее естественной, повседневной готовности сохранять, помогать, беречь. И с этим что-то надо было делать… Отказница мешала ей работать!

Не только беда не приходит одна, проблемы тоже любят сбиваться в компанию. Примета не народная, но действующая. Потому что Верин субботник в шкафу вскоре был нарушен еще одной новостью.

В ординаторскую тихо вошла медсестра Света и очень грустным голосом сообщила:

– Вера Михайловна, там в приемный покой девочку привезли. Бобровский вам сказал разобраться.

У Веры Михайловны снова упало настроение, но вида подавать не хотелось:

– К нам, вроде, мальчиков в принципе не возят. В каком смысле девочку? Ей что – шестнадцать, пятнадцать?

Света вздохнула:

– Нет, семнадцать. Несовершеннолетняя. Срок – шестнадцать недель, угроза выкидыша. Плачет, просит сохранить беременность. Не замужем…

И тут произошло нечто, весьма удивившее Свету. Вера Михайловна неожиданно ясно, почти ласково улыбнулась медсестре и едва ли не радостно произнесла:

– Понятно. Нужно вызывать родителей.

Света, заметив не вполне адекватную реакцию врача, тоже почему-то повеселела:

– Ну, вот я и говорю. А она просит никого не вызывать. По-моему, боится.

Вера Михайловна бросила еще один взгляд на наведенный порядок на полках и почувствовала, что внутренняя гармония постепенно возвращается к ней. Привезли девочку. Девочка просит сохранить ребенка. Хочет родить его, растить, любить… Все хорошо. Все – нормально!