— Ты куда? — спросила Эвелина, застав меня за натягиванием кроссов.

— Я пойду. Я не вовремя. Тебе не до меня сейчас.

— Успокойся. Он ушел уже. Разувайся-разувайся!

— Он вернется, а мне не хочется ставить тебя в неудобное положение, — проговорила я, выпрямившись.

— Не вернется. Не в ближайшие несколько часов. Поехал успокаиваться на свою обожаемую работу.

Это чуть-чуть утешило меня, позволив поддаться малодушию. Идти в очередной раз черти куда не хотелось.

— Куда пойдешь? — напомнила подруга, закутавшись в халат. — Тебе ведь некуда.

Я разулась, повесила куртку в шкаф и прошла за Линой на просторную кухню с расположенным на ней еще одним столом-островом.

— Кофе пить будешь?

— Не отказалась бы.

Помятая Лина ходила по обустроенной кухне, хлопала шкафчиками, распаковывала и засыпала зерна.

— Кухарки у меня нет. Андрей считает излишеством иметь постоянную прислугу в квартире.

Очередное совпадение?

Однако по спине прошелся озноб, а по плечам высыпали мурашки.

Лохматая Линка продолжала ползать по кухне.

— Давай я сделаю кофе и завтрак, — предложила я, сжалившись, — а ты сходишь в душ, отойдешь немного и приведешь себя в чувство.

Линка появилась за столом через полчаса. На последнем уже стояла яичница, кофе и тосты с маслом, джемом и авокадо.

— Ты даешь! Меня не было полчаса максимум.

— Перестань, — проговорила нисколько не польщенная я. — Это все пустяки и до настоящего завтрака тут далеко.

Первые минуты мы ели молча. Потом Маликина решила извиниться, а как по мне – было не за что. В семье бывает всякое, и тут нет вины, что кто-то оказался свидетелем ссоры.

— Ему надо, чтобы я дома сидела, варила борщи и рожала ему детей.

— А ты не хочешь этого? — спросила я, отхлебнув кофе.

Кажется, что все стало возвращаться к тому, что Маликина зажралась, но оказалось, что это не так.

— Хотела три года назад, а потом перехотела.

Я не стала уточнять почему. Она сама рассказала все.

— Два выкидыша. Три года лечения послеродовой депрессии. Я так больше не хочу.

Кажется, у меня кусок застрял в горле.

— Лин!

— Не хочу сидеть дома и ждать его круглыми сутками. — Я поднялась, подошла к ней и обняла за плечи. — Плакать и ждать, — проговорила она глухим голосом, уткнувшись мне в плечо носом.

Она и сейчас плакала, а я обнимала ее, гладила по спине и думала о том, какие же они все-таки наглые и отмороженные сцуки.

— Лин, все хорошо. Все обязательно наладится. Это период такой. Все семьи проходят через трудности, и у вас будет так. Ты ходишь к психологу? Нет? Тебе обязательно нужно поговорить с кем-то, кто не сморозит глупость и не обидит тебя. Тот, которому ты сможешь рассказать все, не думая об осуждении.

Я говорила, чтобы как-то успокоить ее и себя. Мне самой хотелось плакать. Уж и не знаю отчего. Я хотела успокоить ее и под «сморозит глупость» имела в виду конкретно себя.

Что я знала о беременности, кроме того, что знали все?

Ничего.

— Надо вновь идти умываться, — проговорила Лина, затихнув наконец.

Она отклонилась от меня, смутившись, а я подумала о том, что она хорошенькая даже когда плачет. Меня бы уже разнесло во все стороны, а у нее только глаза и нос слегка покраснели.

— Где у тебя аптечка? Есть у тебя что-то успокоительное?

— Да. В холодильнике. В дверце стоит бутылка.

Мне не понравилось ее лекарство, если так можно было его назвать. Огромная бутылка вискаря – это не медикаменты.

— Лин, я имела в виду пустырник, корвалол или, на худой конец, ромашковый чай.

Знаете, я очень по-дурацки себя чувствовала, читая нотации взрослой женщине, волнуясь и одновременно злясь на нее.